Аэлита, сценарий

[Зомби. Просто Зомби]

II.

 
Астрономией Мстислав Сергеевич увлекался еще с детства, унаследовав этот интерес от своего отца. А в училище познакомился и с трудами Циолковского и некоторых других межпланетников.
Естественно, космонавтика вызвала его вполне живой интерес, но носил он довольно-таки абстрактный характер. Не завербовали его межпланетники в свою компанию, но только лишь пополнил он ряды сочувствующих.
Отчасти и потому, что как без пяти минут инженер, Лось прекрасно понял весь масштаб тех «небольших» технических трудностей, которые стояли на пути реализации ракетного проекта.
Но в его интерес к атомам знакомство с задачей межпланетного полета внесло некоторую определенность.
 
Подозревая, как и все физики того времени, огромные масштабы внутриатомной энергии, Лось прежде всего стал думать о том, как утилизировать их в ракетном двигателе, ну, хотя бы для того, чтобы продемонстрировать кому-то некую «перспективность» атомных исследований на примере межпланетного путешествия.
Но, как это бывает, постепенно межпланетный полет превратился в самоцель, и теперь, напротив, «перспективность» открываемых физических эффектов им самим оценивалась их применимостью к этой задаче.
 
Свою маргинальность в научных кругах Мстислав Сергеевич самым парадоксальным образом сочетал с постепенно росшим своим специфическим авторитетом и влиянием.
Самой главной его чертой как экспериментатора было умение ставить не только тщательные и результативные эксперименты, не только выделить и испытать самую суть изучаемого явления, но и обыкновение поставить их так, чтобы они были максимально наглядными и «объясняющими». Так, что часто можно было демонстрировать их даже непосвященным и даже без каких-либо словесных объяснений.
И если в период работы практически «за бесплатно» в должности лаборанта в университете вне деловых отношений он имел достаточно низкий ранг, чтобы не сказать, что вообще третируем, то когда речь шла о выполнении какой-либо работы, харизма его была такова, что не только лаборантов, но и сотрудников некая невидимая сила почти понуждала помогать ему во всем совершенно беспрекословно.
 
После своего проекта подводной лодки Лось осознал также значимость для межпланетного полета таких, казалось бы посторонних предметов, как организация жизнеобеспечения на межпланетном корабле.
Вот здесь также сработала его уникальная харизма, когда он без всяких формальных и иных каких-либо оснований вынудил целую университетскую лабораторию работать на свой интерес, предложив им разработать биологический «ферментатор» для утилизации человеческих отходов и преобразования углекислого газа в кислород.
 
Можно упомянуть также о несомненном изобретательском гении Лося, когда буквально многие десятки изобретений были им сделаны по ходу его атомных экспериментов.
Так, он самостоятельно выдумал искровую камеру и мгновенно оценил значимость в атомных экспериментах камеры Уилсона, так что построил ее чуть не в тот же день, когда только услышал об этом изобретении.
 
В бытность его заводским инженером-кораблестроителем (реально - по материаловедению) Лось успел даже и жениться, по любви, на своей Катеньке, дочери одного из старших инженеров-кораблестроителей, тоже из Звенигорода, в кружок которых он был принят довольно быстро, не только как земляк и бывший дальний знакомый, но более как человек явно талантливый и полезный для дела.
Репутация его, однако, несколько пошатнулась, когда он вылез со своим проектом торпедоносной подводной лодки - малютки: - Э, батенька, и вы туда же, - отметил его тесть, и не одобрил неожиданной инициативы.
 
 
Итак, в 15 - 17 гг у Лося получился некоторый, как бы, перерыв в его самостоятельных разработках, хотя он их и не бросил вовсе, и даже оборудовал собственную лабораторию в задешево купленной развалюхе в дачном поселке близь Питера, но загруженный на заводе резко снизил интенсивность работы.
Возможно, такой перерыв был даже необходим в связи с некоторым тупиком в его исследованиях и изобретательствах. Дабы уложилось в голове достигнутое и понятое.
 
18 - 19-й, как известно, был полный развал промышленности, и голова его, по меньшей мере, освободилась от государственных нужд и тут же в неё вернулись старые интересы.
А голод и холод только способствовали напряженной мыслительной и некоторой экспериментальной деятельности.
И потому, эти два года стали решающими в изобретательской судьбе Мстислава Сергеевича Лося.
 
Во-первых, он, хотя и несколько маргинально по форме, но смог объяснить открытый им ранее эффект индукции радиоактивного распада.
В классической квантовой механике это было бы названо принудительным туннелированием, когда некая «частица» может преодолеть «потенциальный барьер» не обладая необходимой для этого энергией.
Управляя одному ему известным способом «материальным волновым полем» Лось добивался «уплощения и размывания волнового пакета», составляющего атомы вещества, что само по себе повышало вероятность спонтанного «туннелирования».
 
Однако, помимо этого, он совершенно случайно открыл эффект «энергетического заимствования», когда при определенных условиях зона квантового туннелирования многократно расширялась, а вероятность его существенно возрастала, притом, однако, что происходило это за счет как бы будущего «заимствования» энергии у экзотермической атомной реакции, которую провоцировала проникшая извне в атом частица или квант энергии.
 
То есть, это был не обычный туннельный переход, не сопряженный с какой-либо тратой энергии, а как бы принудительный и направленный, но такой, что энергия, которую частица должна была затратить на преодоление барьера, как бы действительно расходовалась, но уже ПОСЛЕ того, как оная частица оказывалась за барьером. Расходовалась из того ресурса, который она за этим барьером обнаруживала.
То есть, происходило как бы «кредитование» этого самого туннелирования, за счет «будущих доходов» от него.
Но при распаде атомов, провоцируемом его дестабилизацией туннелированием в него посторонней частицы или кванта энергии, особого дохода, как бы, не наблюдалось, и энергия этого распада лишь снижалась «возвратом кредита».
 
Но вот при ядерном синтезе, слиянии...
Да, мы должны это признать, к идее термоядерной реакции Мстислав Сергеевич пришел, несколько опережая современную ему науку.
Ну, где-то года на два, на три.

[Зомби. Просто Зомби]

III.

 
Ну это бы ещё ладно.
Но пришел он к ней еще и с конкретными технологиями и идеями по их развитию.
 
И кончилось все это пожаром осенью 19-го года на его даче, вызванном термоядерным микровзрывом, напрочь уничтожившим его личную лабораторию.
 
Такие дела, да.
 
Получил он тогда рентген 30 в дополнение к баротравме и ожогам и, валяясь в полубреду, в больнице, медленно выздоравливая, «во сне как наяву» увидел готовой конструкцию своего звездолета.
Через два месяца в довершении, когда он только вышел из больницы, чахоткой скончалась его Катенька, и чтобы как-то жить и отвлечься от тяжких дум завербовался разнорабочим в начале 20-го в экспедицию Барченко на Ловозеро, в Лапландию, по изучению мерячения, странного и загадочного психического заболевания, распространенного среди местного населения.
 
Помимо мерячения, в изучении которого экспедиция особо не преуспела, но материал набрала и зафиксировала, для отчета, она наткнулась на очевидные следы древней, так называемой Гиперборейской цивилизации, обнаружив в том числе некие руины и иные материальные следы, оставшиеся от нее.
 
Все относящиеся к этой теме материалы экспедиции были впоследствие тщательно зашифрованы, а некоторые следы даже сознательно уничтожены помощниками Барченко, но Лось тогда не только лично видел руины, но и узнал от него о виманах – загадочных древних летательных аппаратах, а также, вместе с Барченко, исследовал, по-видимому, весьма разрушенные остатки одной из них.
 
К числу прочего относится и утаенный Мстиславом от коллег по экспедиции и вывезенный впоследствии домой артефакт, найденный им лично и без свидетелей среди покрытого кальцитовыми наростами остова виманы.
Артефакт, конечно, находился в сильной степени дегенерации, но некоторыми особенностями угадываемой в нем изначальной конструкции напоминал «пластинку Лося», многослойный полипленочный кристаллический «фильтр», пропуская через который разного рода альфа-, бета- и гамма-лучи Мстислав Сергеевич ухитрялся манипулировать конфигурациями материального волнового поля.
 
В Москве, куда вернулся из экспедиции Лось, царила безработица, и разворачивался НЭП.
 
Отец его умер еще до империалистической, успев осудить за нищенскую жизнь ученого чудака, которую он вёл после Училища.
Мать помогала некоторое время, но была убита в одном из эксцессов борьбы за власть в родном Звенигороде, так, случайно, между делом, в 18-м.
Жена Катерина умерла год спустя.
Тесть погиб еще раньше, став жертвой стихии «эксов», бушевавшей тогда в Петрограде.
Немногочисленные связи и знакомые в основном подевались кто куда.
 
Так что оказался Мстислав Сергеевич один - одинешенек в голодной бурлящей Москве, без поддержки и без каких-либо ориентиров.
 
Попытался он тогда устроиться в реорганизуемую Радиевую комиссию.
 
Здесь подвело то, что Лось никогда не стремился к публикации своих работ, записей даже не вел, полагаясь на свою, где-то даже отчасти и феноменальную, в том, что относилось к области его работ и интересов, память. Так что и предъявить в обоснование своих прав было совсем нечего, ни статей, помимо участи в единичных каких-то проходных, коллективных и чужих работах, когда еще подвизался в ученых пенатах, ни даже протоколов собственных опытов.
Притом, что везде были совсем новые либо незнакомые люди, даже если из «старых».
 
Пользовался он, однако, в свое время, хотя и весьма специфической, но достаточно широкой известностью, в околорадиевых кругах, и потому нашлись таки, оставшиеся неизвестными Лосю толи знакомые, толи доброжелатели, с авторитетом, замолвившие, видимо, в кулуарах, словечко.
 
И взять его таки взяли, даже научным сотрудником.
Времена, однако, были уже не те, и развернуться с какими-либо собственными работами, да еще и «по секрету», не посвящая начальство в тонкости, было уже невозможно.
Все требовали отчету, особенно же местком с парткомом.
 
С другой стороны, НЭП открывал определенные перспективы и теперь в свободное от службы в радиевой комиссии время Лось пытался барахтаться и в рыночных волнах.
И не безуспешно.
Не перегружая читателя бытовизмами и прочими деталями, отметим, что зарабатывал Мстислав Сергеевич достаточно, не только для того, чтобы восстановить даже в большем объеме и гораздо лучшем качестве свою личную лабораторию, но и накопил некую толику средств, позволившую оставить, наконец, службу и вплотную, как встарь, заняться своей проблемой, наняв даже пару полусотрудников - полулаборантов.
 
И здесь ему толи свезло весьма, толи наоборот, вляпался он по-крупному, когда к нему привязался некий деятель, о ту пору нэповский, впоследствии же один из капитанов советской промышленности.
Привязался с одной стороны, с деньгами немереными, с другой, понятное дело, с требованием отчетов, планов, сроков выполнения и оборотов поточного производства.
Но прежде всего домогался выяснить - чего?
Поточного производства, то есть, чего?
 
Ну, атомная энергия, это мы понимаем, наука, как бы, и светлое будущее всего человечества, но зачем, для чего и в каком виде?
В чем, так сказать, можно усмотреть конкретный пользовательский интерес, и в каких единицах выразить потребительскую стоимость?
 
Причем был весьма даже навязчив.
Так что тут и поплыл наш Лось, выдав великую тайну, что мечтает о межпланетном полете. И о своих достижениях на данном поприще.

[Зомби. Просто Зомби]

IV.

 
А продвинулось у него дело тогда до того, что смог и предъявить даже, на стенде, испытание двигателя своего корабля.
Модели, разумеется, уменьшенной раз в двадцать так, на взгляд.
А работал он, этот двигатель, даже как модель, знатно и впечатление производил весьма даже сильное, даже на стенде.
С визгом таким, чуть не на краю слуха высоким, душераздирающим работал, после весьма даже громкого, на выстрел из пистолета у самого уха похожим звонким таким хлопком при включении.
И плазма из него била эдакой кинжальной бледно-фиолетовой прозрачной струей, практически не расширяющейся и на большое расстояние.
Из маленького такого замысловатого, правда, несколько устройства, чуть не на километр, не теряя, прошу отметить, прожигательного свойства, чего не преминули продемонстрировать гостю помощники Мстислава Сергеевича, положив на пути толстенькие такие довольно-таки бревнышки, на что он сам только поморщился, догадываясь, что не к добру была эта их инициатива.
 
И правда, гость моментально смекнул, что Марс там, не Марс, а оборонное значение Лосева штучка получить может весьма даже запросто.
Толи аэроплан ракетный, бомбардировщик какой-нибудь, тяжелый, толи и прямо, сама по себе огнеметная такая машинка.
В общем, денег отвалил щедро, но и соглядатаями окружил, негласными, в основном.
 
И, главное, вошел в контакт, с «тем, кем следует», по данному вопросу.
Чем окончательно подцепил Лося на крючок и поставил под контроль.
Так что прислан был даже от «тех, кому следует» и секретчик соответствующий, и просто присматривающий, за режимом.
И тема была тотчас залегендирована работой над как бы «ультралиддитом» - неким взрывчатым веществом, обычной, в общем, природы, но несколько повышенной эффективности.
 
И вольноты в Лосевой лабораторной группе заметно поубавилось.
Хоть и частная она осталась, но и комиссар, и служебное расписание, и отчеты и прочее.
 
Хорошо, хоть «те, кто следует», хоть и прогрессивно были настроены, на предмет всяческих технических новаций, но в точности недопонимали значения темы.
Да и мало ли их тогда было, изобретателей всяческих, златые горы суливших, в том числе и по поводу радия?
И относились к ним достаточно спокойно - ну, пусть попробует, может выйдет чего.
А не выйдет - так известное дело.
Нет, ну, тут как повезет.
Мы не звери, в конце концов.
Может и отвертится даже, а нет – так не грех будет и поработать на стройках коммунизма, так сказать, малое время.
 
Но зато - известная и вполне ощутимая поддержка.
 
Так, к примеру, препараты радия, которые Лось до того всеми правдами и неправдами в мизерных количествах чуть не воровством и подкупом добывал, теперь вполне официально и в количествах хотя и ограниченных, но достаточных получал по открывшимся ему каналам.
 
И купился бы Мстислав Сергеевич, на ситуацию, но вопреки лихим демонстрациям, разработка его отнюдь не в оптимистическом положении тогда находилась.
Был ряд барьеров, с виду не принципиальных, но которые, если их не преодолеть, ставили жирный крест на всей затее.
 
Здесь надо приоткрыть немного карты, ибо без этого ситуацию отнюдь не разъяснить, как ни старайся.
 
Итак, что собой представлял термоядерный ракетный двигатель конструкции инженера Лося, как "по идее", в общем, так и на тот конкретно-исторический момент в частности?
 
В основе его лежало принудительное тоннелирование друг в друга ядер сливающихся в термоядерном экстазе атомов через уплощение волнового пакета, который они из себя представляют, путем управления непосредственно "материальным волновым полем" в области пространства, где условия для термоядерной реакции создаются ее облучением пропущенными через многослойный поликристаллический "фильтр Лося" радиоактивными "лучами".
 
Уф.
 
Ну таки да.
 
В зоне "камеры сгорания" и одновременно "сопла" ("трубы", то есть, или собственно реактора Лося) образовывалась такая система "пучностей" материального волнового поля, в максимумах которого "энергетически кредитуемый" тоннельный переход становился вполне вероятным физическим процессом.
При достаточной энергии, конечно, сталкивающихся частиц.
 
И в них, в этих пучностях, некоторые атомы поступающей через форсунки  в виде паров "топливной" смеси таки сливались, с колоссальным, соответственно, энерговыделением.
 
Что отличалось, однако, от обычного, скажем, "горения" гелия в солнечных недрах, ибо процесс таки "кредитовался" и потому, при "горении", часть энергии уходила на "погашение кредита".
 
Но отличался в сторону скорее положительную, чем отрицательную, ибо хотя энерговыделение и снижалось, не слишком, впрочем, существенно, но зато происходило это таким хитрым образом, что гамма-квнты хотя и образовывались, но - здесь весьма существенно! - не только в меньшем количестве, но и "на порядки" меньшей энергии!
 
То есть, двигатель хотя и "светил", конечно, «рентгеном», при работе, но не сильно, и не злым рентгеном, высокоэнергичным, а мягким, притом даже и не много. Так примерно, как, скажем "обычный", хотя и весьма мощный рентгеновский аппарат.
 
Но это плюсы.
И есть еще один, самый важный, но чуть позже.
 
Но были и минусы.
 
Плазма, получающаяся при таком управляемом горении, была, естественно, весьма даже горячей.
И двигатель, естественно же, горел.
 
Не так сильно, как вы, должно быть, подумали, но об этом позже, но горел.
 
Еще хуже того.
 
"Материальное поле" создавалось при прохождении через фильтр Лося как альфа-, так и бета- и даже гамма-лучей.
Но чтобы управлять именно термоядерным синтезом, требовались именно тяжелые частицы.
Барионы, как мы сейчас сказали бы.
 
Ну, а протонов-нейтронов тогда в сельпо еще не завозили.
И приходилось довольствоваться альфа-частицами.
 
Но последние очень хорошо задерживаются самым тонким слоем практически любого вещества.
Хоть листом бумаги.
 
Так что получалось, что в стенке двигателя должны были быть "окошки" некие, в которых с одной стороны - горячая термоядерная плазма, а с другой - "практически тонкий слой хрупкой слюды".

[Зомби. Просто Зомби]

V.

 
И что только Лось не придумывал, как не изощрялся!
 
И дырочки маленькие делал, и "на скось" сверлил, и «альфа-зеркала» изобретал, и обдувы разные пробовал, с охлаждением.
Куда там, против ядерной-то плазмы.
 
И добился он того только, что пару-тройку секунд двигатель на режиме работал, да еще и при самой низкой тяге, а потом - бымсь! - и горели фильтры-то!
 
А закристаллизовать один такой - это ж месяц самой тонкой и неформальной ручной работы! Которую один только Лось и способен был произвести.
Да еще и соли редкостные, с редкоземельными, фиг достанешь, да и стоят они копеечку еще ту.
 
Вот так-то вот.
 
Ну, тут как раз настало время поговорить о еще одном удивительном свойстве физического процесса, который Лось смог организовать в своем реактивном моторе, что раньше два раза уже откладывали.
О более положительном, конечно, но не без своих недостатков.
 
Конечно, термоядерный двигатель такой кондовой конструкции (20-е таки годы 20-го же столетия, однако) гореть должен был синим пламенем и ярким огнем гораздо веселее, чем описано.
Но "материальное поле", открытое Мстиславом Сергеевичем, в соединении с термоядерной плазмой, впервые им же на Земле полученной, да еще и во взаимодействии с "крепчайшей бронзой" "трубы" его двигателя порождало удивительный эффект, когда плазма наводила в стенке двигателя мощные вихревые магнитно-электрические поля, которые, в свою очередь, взаимодействовали с разнузданным Лосем "материальным полем", и в результате это "поле" существенно меняло конфигурацию.
Вместо строго запланированного регулярного стационарного "поля пучностей" в пространстве, ограниченном трубой, возникала некая такая "интерференционная динамическая рябь", которая, что удивительно и очень положительно, сгущалась вблизи стенок в некую "локально плоскую антипучность", плотно эти стенки облегавшую.
 
Ну рябь и рябь, какая в сущности, разница, если плазма таки горит на волнах этой ряби, почти так же, как и на пучностях?
В чем тут, собственно, плюс?
 
В том, что динамика материального поля во взаимодействии с плазмой таким образом "сама собой" образовывала полевой защитный слой, предохранявший стенку двигателя от непосредственного соприкосновения с плазмой.
 
Почему защитный?
Потому что он не нагревался!
 
Ибо что такое "материальное волновое поле" по Лосю, как не полностью либо почти полностью лишенная зернистости "непосредственно сама материя".
Ну, типа, бозе-конденсат, там, какой, в далёкой весьма аналогии.
Чудеса сверхпроводимости и сверхтекучести, да.
 
Ну вот, а что такое "тепло", как не хаотическое движение молекул и атомов, которых в "лишенной зернистости" материи просто нет?
 
И получается, что этот полевой слой воспринимал действие на него плазмы чисто механически, как "простое механическое давление", не сопряженное с каким-либо побочным нагревом.
 
Ну, жизнь не идеальна, конечно, и двигатель таки грелся, но теплоизолирующие свойства "слоя антипучности" сводили этот нагрев к "более, чем терпимому".
 
Ну так все прекрасно, скажете вы.
 
Ан, нет!
 
Ибо слой этот хорошо экранировал не только тепло, но и отражал взад альфа-частицы, проходящие через фильтр Лося, которые должны были это самое поле воспроизводить и поддерживать.
 
Так что появление слоя автоматически "отравляло" и саму термоядерную реакцию, останавливая двигатель.
 
Вот теперь всё, в основном.
 
Вот такие вот мелкие технические проблемы, и выхода совсем не видно, даже на самом что ни на есть горизонте.
А может даже и за ним.
 
А тут еще и организационные изменения, финплан, там... ответственность... отчеты... секретность... комиссары... парткомы... месткомы... профсоюзные собрания...
 
Короче, нервы Мстислава Сергеевича не выдержали, и он попросту сбежал.

[Зомби. Просто Зомби]

VI .

Лось вынул руку из кармана, положил её, ладонью вверх, на стол, под лампочкой, и сжал пальцы в кулак:
— В Сибири, среди вечных льдов, я откапывал мамонтов, погибших в трещинах земли. Между зубами у них была трава, они паслись там, где теперь льды. Я ел их мясо. Они не успели разложиться. Они замёрзли в несколько дней, — их замело снегами. Видимо — отклонение земной оси произошло мгновенно. Земля столкнулась с огромным небесным телом, либо у нас был второй спутник, меньший, чем луна. Мы втянули его и он упал, разбил земную кору, отклонил полюсы. Быть может от этого, именно, удара погиб материк, лежавший на запад от Африки в Атлантическом океане.
А.Толстой. Аэлита.
 
 
Сбежал. Сначала в Индию, а оттуда уже и вовсе в Гималаи.
 
Через некоторое посредство все того же Александра Барченко.
 
У него была весьма солидная крыша тогда, а интерес определенный к Лосю он испытывал, после того, как он, еще в Лапландии, посвятил его в свои поиски.
 
Хотя занимался Барченко совсем другим вопросом, но «виманой» Мстислава походу интересовался. И потому держал его в курсе, относительно готовящейся экспедиции Рериха.
 
Поэтому, когда совсем уж прижало, Лось с его и его крыши активным содействием попал в группу Блюмкина, которая сопровождала экспедицию Рериха с осени 25-го.
А в группу Блюмкина Мстислав попал через Сибирь, из экспедиции НКВД, неудачной, по поиску Манцева, которая опоздала, как известно, но это уже совсем другая история.
 
Так или иначе, но оказался Лось в 27-м в самом сердце Азии, в Гималаях.
 
И вот здесь на него третий раз в жизни непосредственно сошло озарение.
Как тогда, во второй, когда он во сне увидел вихревые поля в стенках своего будущего термоядерного реактивного мотора.
Или в первый, когда едучи в трамвае в почти галлюцинаторном состоянии, увидел свой пленочный поликристаллический фильтр.
 
Здесь же, рассматривая старинные рукописи, к которым его допускали в некоторых тибетских монастырях, в одной из них, в иллюстративном, так сказать, материале, он вдруг мгновенно опознал почти что «технические инструкции», относительно виманы.
 
Ну, сразу скажем, что там и конструкция, и назначение, да и сам принцип в значительной степени другой, но есть пересечения.
 
Так что вимана-то сама осталась для него загадкой, как и была. Но как-то вдруг он увидел, как «на пальцах», на картинках, то есть, древний автор наглядно, почти как сам Лось в своих демонстрационных опытах когда-то, совсем без слов, поясняет сложную и очень замысловатую зависимость между матрицей его, Лосевского пленочного поликристаллического фильтра и конфигурацией рождаемого им, проходящим, точнее, через него излучением, «материального поля».
 
Но прежде всего его как молнией поразила идея, что стенка двигателя вовсе не обязательно должна быть препятствием для альфа-лучей, пропущенных через его, Лося, фильтр.
Ну, это как конденсатор, который не пропускает ток постоянный, но вовсе не препятствует прохождению переменного.
Ну, типа, синусоида – она кривая, и ток, типа, по той кривой конденсатор на пути и объезжает.
Ну, как-то так.
 
И уже бонусом шло, что если брать не просто квадратные «пленочные» кристаллы, а вырезывать на них разные поликристаллические «кружева», по разному территориально размещая на пластинке разные слои в различном же порядке, то можно добиться весьма различных же пространственных конфигураций порождаемого этим фильтром в объеме двигателя материального поля.
 
Ну, это было действительно сложно, и даже самому Лосю осталось непонятным, какой, собственно, «пятой точкой» он вдруг явственно, «в пальцах», ощутил соответствующие зависимости, но чистый реактивный мотор таки машина относительно простая, дубовая, можно сказать, по способу утилизации получаемой энергии, и потому в этом отношении достаточно нетребовательная.
 
Так что особенно изощряться в рисовании было не обязательно, но даже не слишком усложненная неоднородностями «картированная» структура фильтра разом позволяла решить все его проблемы с мотором, да еще и давала некоторые дополнительные выигрыши и возможности.
 
И тут он, конечно, резко заскучал в экспедиции у Рериха, но Гималаи – это вам не Мытищи какие-нибудь, так просто не соскочишь.
И пришлось ему срок свой отчасти доматывать, но как только вышла экспедиция к цивилизованным местам, так с первой же оказией он срочно умчался к себе, в Москву.
 
В Москве же, вопреки ожиданиям, лаборатория его продолжала некую деятельность, хотя без него и несколько непродуктивную.
 
Не позволили комиссары совсем прикрыть это дело.
И даже, когда он вернулся, не очень его и журили, за длительное отсутствие.
А может, знали чего, или появились у него некие необозначавшиеся высокие покровители.
 
Притом еще, что и НЭП тогда накрывался постепенно медным тазом и у его бывшего «делового» как бы «спонсора и покровителя» забот хватало по линии очередной раз ужиком на сковородке виться, чтобы соскочить, и по-возможности сходу, в первых рядах влиться - впиявиться в стремительно переформатирующийся экономический мэйнстрим.
 
Вернулся Лось, однако, в пенаты отнюдь не в радостях, а в больших печалях, прямо сказать, в тоске и заботе.
Ибо решив все проблемы своего реактивного мотора, хотя бы и лишь в своей одной голове, теоретически лишь пока, впервые задумался об общем обустройстве своего корабля.

[Зомби. Просто Зомби]

VII.

 
 
Нет, конечно, план-то был. И достаточно подробный. Разрисованный в фас и профиль и во всех пропорциях с великим тщанием вычерченный.
Но, вот, к примеру.
На плане чётко обозначен квадратиком и даже в разных проекциях «склад припасов и продуктов».
А что это за «припасы и продукты»?
Запасные штаны, меховые куртки, соль, спички, крупы?
А если крупы, как кашу варить в замкнутом пространстве звездолета?
Может и дрова еще припасти, чтобы костер разводить?
А если живое мясо запасать (а с цингой Лось знаком был уже отнюдь не понаслышке), то и холодильную машину, видимо, устраивать надо?
А ток для нее, да и для освещения комнат корабля, где брать?
 
Или.
В жизни Мстислав два раза успел даже и на аэроплане полетать.
И прекрасно запомнил, что с высоты дома, дороги, люди, коровы, телеграфные столбы и прочие элементы пейзажа отнюдь не кажутся далекими. Но кажутся игрушечно маленькими, уменьшившимися, но находящимися совсем неподалеку.
И?
Как узнать высоту-то, на которой находишься?
По каким признакам, особенно если это Марс и габаритов тамошних коров ты еще не знаешь?
 
И ещё. Ну, как управлять кораблем Лось в первом, скажем, приближении, понимал. Отклоняя вектор тяги двигателя. И механика этого управления в голове у него уже была вся готовая.
Но, вот, скажем, хотите вы на Марс лететь.
И что, вектор тяги держат на Марс нацеленным?
 
Ну, может быть, допустим.
Запас хода у корабля достаточен, чтобы преодолеть всякие отклонения, связанные с тяготением Солнца, Земли при уходе от нее, да и самого Марса, при приближении.
2 – 3 тысячи км/сек характеристической скорости, как мы сейчас сказали бы.
Неплохой ресурс, особенно для первого случая, когда и задача-то простая, всего лишь на Марс слетать.
 
Но как конкретно нацеливать этот вектор, если в руках у тебя только штурвал корабля.
Точнее, два штурвальчика, небольших таких, – управление по оси «север-юг» (условно, по сторонам корабля), и «восток-запад».
 
И что, смотреть в окошко в надире?
Но пока Марс далеко, он выглядит звездой, и звезду эту надо еще найти в маленьком окошке и на нее корабль навести, да не закрутить его еще при этом.
То есть, на каждое отклонение вектора тяги должно следовать его отклонение в строго обратном направлении, чтобы компенсировать возникший от первого момент вращения.
И всякая неточность здесь будет отзываться остаточной угловой скоростью, уводящей вектор тяги от цели.
 
И как, капитан должен «всю ночь стоять у штурвала», компенсируя накапливающееся уклонение?
 
Ну, или, скажем, если вы всерьёз решили на Марс посадку осуществить, то как вы будете узнавать, на какой скорости проходит корабль относительно него и сколько, в связи с этим, вам тормозить мотором?
 
Допустим, можно пытаться определять скорость по видимому движению и расширению диска Марса в перископ.
Но ведь его точный диаметр неизвестен, расстояние до него тоже, большой тут слишком допуск, в плане ошибки измерения. И скорость, таким способом промеренная, весьма будет приблизительно определена.
 
Да и расчет надо делать, походу... синусы на косинусы множить... Чем и на чем считать, хотя бы? В уме? На пальцах? На бумаге? На грифельной доске? А успеешь, перед тем, как врезаться в марсианские пески или скалы на полном ходу?
 
Ох, не забыть бы подобных «мелочей»...
 
Вспомнилось тут, как тесть его чистил, за то, что гальюн на своей подводной лодке предусмотреть забыл. Слава богу, что хоть не прилюдно, а так, по-домашнему, с глазу на глаз.
 
Нет, Мстислав, конечно, понимал многое, насчет этих деталей.
Еще даже в самом начале своей работы корешился с питерскими университетскими ботанами, насчет «ферментатора», с микроводорослями, для очищения воздуха внутри своей межпланетной коробки.
 
Но сейчас, когда показался конец отработки сердца его межпланетного корабля, все эти вещи в своем обилии и многообразии, вся его грубая проблемная телесность выперла на первый план, подавляя масштабом работы, которую необходимо было выполнить, чтобы получить, наконец, возможность сесть за штурвал звездолета.
 
 
...Но горел, продолжал костром пылать в душе его некий огонь, который заставлял его забывать всё, все сложности, встающие на пути, все трудности и опасности жизни в революционной стране и неприятности непростой его судьбы.
Заставлял работать круглыми сутками, бредить наяву формулами и схемами, пренебрегать бытовыми удобствами и собственными интересами.
 
Еще изначально, с самого начала его научной карьеры, страсть и одержимость его стремлением к непонятным простому обывателю целям выжигала постепенно самою его душу,  незаметно за погонями за какими-то призраками опустошая его жизнь.
И теперь в ней не осталось уже почти ничего, что могло бы стать ее какой-то иной основой. Никаких интересов, желаний, деятельностей.
 В нормальном еще окружении эта душевная пустота как-то компенсировалась, залечивалась обыденностью, но когда самая основа его образа жизни была разрушена социальной катастрофой, а в особенности же после смерти его жены, которая лишь на недолго, на какие-то несчастные три лишь с небольшим года осветила его жизнь своей любовью, эта сосущая пустота расширилась в нем неимоверно, не оставляя перед ним иного выбора, кроме как продолжать добиваться своей немыслимой невиданной и никому непонятной цели.
Как ехать на велосипеде, когда невозможно даже на миг остановиться, чтобы не упасть.
А окружающий мир все более пугал его, рождая и разжигая лишь одно желание, покинуть его как можно быстрее и навсегда.
Как будто можно сбежать от самого себя. И хотя в своих странствиях он чувствовал себя заметно лучше, чем в обычном окружении, но и там им владела непонятная тоска, вносившая полный дискомфорт и сумятицу в его душу.
И лишь работа действовала как обезболивающее или наркотик, заставляя хотя ненадолго забывать неприятности и отвлекаться от бессмысленной для него сумятицы этого мира.
Но чем дальше заходил процесс, тем менее действовал на него этот наркотик и тем больших доз требовал, чтобы успокоить мятущуюся душу.
 

[Зомби. Просто Зомби]

VIII.

 
Постройку междупланетного корабля между тем решили, по настоянию Мстислава, перенести в Питер, поближе к его судостроителям, чтобы было проще пользоваться их услугами.
 
Многие заказы пришлось разместить не только на заводах страны, но и за рубежом.
 
 
Корабль более всего напоминал собою стоящее на пяти откинутых ногах яйцо, направленное тупым концом вверх. Было в нем 14 метров высоты и восемь в самом широком месте в поперечнике. Верхние два этажа занимали жилые комнаты и склады. Под ними был расположен «технический» этаж, в котором часть объема занимали топливные танки, другую часть – еще некоторые дополнительные склады, но здесь, с наиболее расходуемыми, инертными и массивными материалами. Такими как водяные танки, баллоны со сжатыми кислородом и азотом, как по отдельности, так и в составе воздушной смеси, и другое подобное.
Остальную часть объема этого этаже составляли центральное помещение и три звездообразно идущих от него коридора, через которые осуществлялся доступ к машинам корабля. К тем, то есть, их частям, которые можно было регулировать и ремонтировать непосредственно в полете. В центре располагались машины, соответственно, самого двигателя, турбина и электрогенератор. В самих коридорах – либо сами машины, либо верхние их части, либо узкие люки, ведущие еще ниже, в самые недра этих машин.
 
Под третьим этажом, все оставшиеся семь метров высоты занимали относительно узкая, в метр диаметром, «труба» двигателя, позвоночником проходящая по центру корабля, и топливные танки, содержащие пылевидную минеральную смесь, которая термоядерным пламенем горела в двигателе при его работе, извергаясь плазменным кинжалом из его жерла, расположенного в самом низу корабля.
 
Впоследствии, уже на пути к Марсу, Лось не раз попрекал себя этой самой плохой, по его мнению, идеей, из когда-либо посещавших его голову, – расположить «трубу» двигателя непосредственно в объеме самого корабля.
Дело в том, что она достаточно сильно нагревалась при работе, и, несмотря на самую мощную систему принудительного охлаждения, это тепло, проникающее в глубь корабля оказалось крайне трудно изгнать оттуда, и система все время, в отличие от того, на что она была рассчитана, работала в режиме самого глубокого охлаждения, но все же не справлялась с этим настолько, что в полете пришлось значительно ограничивать режимы работы двигателя по выдаваемой им мощности.
 
Вообще, едва ли не самой сложной по механике конструкции оказалась эта самая, как ее назвал Мстислав, система терморегулирования корабля.
Не очень хорошо представляя себе тепловые балансы в пустоте, в открытом космосе под лучами Солнца с одной стороны и глубоким холодом космических теней с другой, Лось компенсировал это незнание солидным запасом мощности этой системы. Который, как мы уже сказали выше, оказался таки недостаточным.
 
Между толстым внешним прочным корпусом, сделанным из крепчайшей бронзы, и тонкими деревянными панелями внутренней обивки, стеганными снаружи желтой кожей, располагались хитросплетения электрических нервов, охлаждающих сосудов и сухожилий механических тяг.
 
Некоторые из внутренних панелей были съемными, открывающими доступ к наиболее ответственным узлам этой сети.
 
Часть системы медных теплоносящих трубок располагалась в раскрываемых «крыльях» внешних теплорадиаторов, которые американский корреспондент Смайлз принял за парашютную систему посадки, а известный биограф Лося впоследствии так и записал в своей книжке.
 
Изнутри сосуды системы терморегулирования были наполнены высококипящим и низкозамерзающим специально подобранным раствором солей, который также обладал свойством залечивать мелкие трещинки, которые могли образоваться от различных нагрузок и иных причин в этих сосудах.
Повсюду в них также были установлены регулирующие клапаны, как биметаллические терморегулирующие, которые автоматически перераспределяли потоки жидкости между теплыми и холодными участками сети, так и аварийные клапаны давления, отсекавшие поврежденный участок сети, из которого происходила утечка теплоносителя, равно как и ручные, позволявшие регулировать работу системы в нужном направлении.
 
Кроме этой основной системы, была еще и другая, локальная, на низкокипящем аммиаке, которая обслуживала только холодильную машину продуктового склада и, главное, отдельными контурами, электрическую турбину мощностью около киловатта, отбирая тепло для нее в основном варианте у работающего двигателя, но в резервном она могла быть заведена и вручную, через нагревательные контуры внешних радиаторов.
В этом случае, однако, мощность, выдаваемая турбиной, была в несколько раз меньше, чем в основном.  
 
В свободном полете в междупланетном пространстве сложенные при старте и посадке «крылья» радиаторов оттопыривались от корпуса под прямым углом и раздвигались вширь. И те лепестки из них, которые попадали под лучи солнца, служили обогреву, а те, которым выпало попасть в тень – охлаждением внутренностей чудовищной межпланетной машины Лося.
 
Электричество запитывало не только освещение и радиомашину, но и сервомоторы системы автоматического управления курсом (автопилот, как мы сказали бы сейчас), обеспечивающей как точность компенсации маневра по тангажу и рысканию, после ручного управления, так и удержание установленного пилотом курса.
Кроме того, электрическими были и некоторые из специальных (аналоговых, по современному) вычислительных устройств, установленных в рубке для решения навигационных задач.
Реостатами и переменными конденсаторами задавались входные параметры вычислительной модели, заложенной в конструкции этих машин, а стрелки амперметров и вольтметров указывали на полученный результат.
 
Вольтова дуга применялась также в одной из трех дублирующих систем восстановления воздуха в кабине.
Углекислый газ в ней вымораживался в забортной тени и разлагался в пламени дуги на кислород и углерод.
Производительность этой системы однако, была минимальна и недостаточна и она имела чисто резервный характер, по отношению к основной, биореакторной, где в ферментаторе, под действием солнечных лучей, в верхней кабине, происходило преобразование человеческих миазмов и выдыхаемого воздуха в биомассу и, опять же, кислород.
Вторая, система основывалась на обычных, применяемых в подводных лодках химических поглотителях. Постоянно она работала в «ненагруженном» режиме, в паре с биореактором, дополнительно очищая пропускаемый через него воздух от его собственных выделений, но могла работать и самостоятельно, расходуя, однако, тогда свой ресурс намного интенсивнее.
 
Таким образом, корабль был в достаточной степени электрифицирован, но гироскопы системы навигации раскручивались, тем не менее, вручную, как вручную, парой небольших штурвалов, устанавливался и курс.
 
Система курсовых и панорамных цейсовских перископов позволяла с поста управления осуществлять обзор и управлять полетом.
На матовых экранах зенитного и надирного курсовых перископов световым зайчиком отражалось направление вектора тяги двигателя и доворачивая корабль по углам к условным направлениям «север-юг» и «запад-восток» можно было нацелить его на любую звезду или планету.
 
Параллактическая надирная дальномерная перископная установка с базой в восемь метров, в поперечник корабля, была, конечно, совершенно бесполезна на астрономических расстояниях, но позволяла управлять посадкой на заключительных этапах.

[Зомби. Просто Зомби]

I Х .

 
Более всего в отношении навигации Лось опасался, что корабль закрутит хаотически по всем трем осям и тогда он не знал бы, что делать.
Но так, вроде бы не должно было случиться.
 
Но вращение относительно продольной оси могло возникнуть и само собой, в силу неидеальной симметрии выхлопной струи.
Поэтому управление им тоже было предусмотрено, через сознательно создаваемую такую асимметрию.
 
Магнитными полями, также генерируемыми электрическим способом в трубе двигателя, небольшими антипучностями материального поля создавалась своего рода «винтовая нарезка», слегка закручивающая струю плазмы, бившей из двигателя, в одну сторону, а корабль, соответственно, в другую.
 
Так что если бы и случилось хаотическое вращение, то экипаж имел возможность хотя бы попытаться стабилизировать корабль, так как у него в руках были средства управления его моментами по всем трем осям.
 
Акселерация мотора управлялась подачей в него паров топливной смеси, образуемых пропуском тончайшего порошка «ультралиддита» через дуговой разряд, тоже, естественно, электрический.
 
Управление акселерацией осуществлялось механической тягой от ползункового фиксирующегося рычажка.
 
Подобный же рычажок управлял раскрытием радиационных жалюзей, диафрагмирующий альфа-поток от покрытой слоем радиевой соли пластинки через «фильтр Лося», который формировал в трубе зоны термоядерного горения и защитную пленку вокруг её стенок.
 
Всего таких инициаторов горения были три, они располагались под служебными коридорами служебного этажа и были через соответствующие люки доступны для обслуживания.
 
Перекрытие между первым жилым и служебным этажами имело слой свинца в своем составе.
Также свинцом была обложена и вся труба двигателя и купол верхнего этажа, что было сделано из опасений перед губительным влиянием радиации космических лучей.
 
Толстые прочные стекла десяти небольших иллюминаторов, диаметром в полтора дециметра, также содержали в своем составе свинец, аналогично была просвинцована и прорезиненная ткань защитных скафандров, предназначенных для работы на техническом этаже.
 
 
Старт корабля состоялся под новый, 1931-й год с полигона под Ленинградом.
Смайлз должен был лететь третьим членом экспедиции. Познакомились они с Лосем давно, с подачи его «спонсора», когда Мстислав Сергеевич начал только первые испытания своего двигателя.
Встретил Лось его холодно, из-за напряга в отношениях со «спонсором», но видя подлинный живой интерес и отсутствие какой-либо в нем корысти, постепенно оттаял, разговорился «за рюмкой чая», и кончилось это общение тем, что он, шутя, конечно, пригласил Смайлса с собой на Марс.
 
А потом, когда уже реально пошла подготовка, в поисках спутников, по оставленной визитной карточке через американское посольство как-то снова с ним связался, он как раз оказался тогда в России, в Москве.
И Смайлз с энтузиазмом и легкомыслием, что называется, очертя голову, всерьез собрался лететь.
Но попал-таки, уже на пути на полигон, в редкое тогда ДТП на своей машине, и успел, с рукой на перевязи, увидеть только издали след улетающей ввысь ракеты.
 
Приглашенная же немногочисленная публика наблюдала старт из-за бруствера, в перископы, из опасения радиации.
Хлопок при пуске двигателя сменился тонким визгом плазменной струи, вмиг взметнувшей громадную тучу земли и пыли из-под ракеты, которая как бы подпрыгнула, и не слишком быстро, но равномерно и уверенно ускоряясь, бодро двинула в зенит.
 
Внутри корабля, за счет амортизации вибрации массами конструкций и грузов, работа двигателя отзывалась более низким по тону «пением», похожим на вой сирены, но более мелодичным и, можно сказать, красивым.
 
Лось выбрал стартовый режим на ускорении в 2 метра в секунду за секунду, что приводило к мощности двигателя, с учетом компенсации силы тяжести, в режиме, при котором, как оказалось, система охлаждения, да еще и со сложенными внешними радиаторами не могла справится с перегревом.
От нервного напряжения и сумятицы старта Лось не сразу понял причину возникшего сильного дискомфорта, лишь когда взгляд его зацепился за термометр, стрелка которого вплотную подошла к отметке в 40 градусов по цельсию.
И когда он это увидел, он тут же заглушил мотор.
 
Корабль успел уже набрать приличную скорость, поверхность Земли перестала видимо удалятся, лишь подергивалась туманной дымкой и из-за горизонта медленно выплывали все новые перспективы.
Инерционный акселерометр показывал набранную скорость в 9,6 км/сек, так что можно было не опасаться, что ракета сразу упадет.
 
Лось быстро развернул радиаторы и выставил систему охлаждения на максимальный режим. Это ему удалось почти сразу, лишь с небольшими затруднениями, потому, что он был привязан, и хотя руки не попадали как обычно туда, куда он хотел с первого раза, наступившая невесомость не стала для него особой неожиданностью.
В отличие от Гусева, который громко охнул, выкатив глаза, когда сердце его зашлось от чувства быстрого падения в бездну.
Лось, однако, прояснил для него ситуацию, и они вместе, не отвязываясь от своих кресел, стали ожидать, когда корабль и в особенности его мотор, наконец, остынут.
 
Прикинув в уме, Лось решил, что может продолжать полет, если ограничит ускорение ракеты величиной в те же 2 метра в секунду за секунду, но теперь уже вне действия гравитации, то есть, при мощности в шесть раз ниже, чем при старте.
 
Длительность полета при этом возрастала в двадцать раз, вместо нескольких часов до Марса они будут добираться целую неделю, но, собственно, корабль был рассчитан и на гораздо более длительные плавания.
 
На таком режиме работы плюсом было еще и то, что звук двигателя стал почти неслышим, и еще более сменился в низкий тон, став похожим на бархатистый мужской баритон, непрерывно выводящий высокое «ре».
 
Правда весь полет они должны были теперь провести при в пять раз меньшей «условной силе тяжести», возникавшей от разгона корабля двигателем.
 
В тогдашней прессе отбытие Лося отражения почти совсем не нашло.
 
Здесь сыграло, что его высокие покровители тогда всё более приобретали в политическом сознании оттенок оппозиционности, что впоследствии закончилось для них весьма печально, а в тот конкретный исторический период заставляло их быть не только осторожными, но и охранять свои собственные политические и иные ресурсы от группы, которая стремительно приближалась к Олимпу.
И делая определенную ставку на Лося, они эффективно и умело, ибо были профессионалами в этой сфере, зашифровали его работу.
 
Не учли лишь одного. Что ему было без особой разницы между ними. И что он одинаково хотел сбежать не только от тех и других, но даже и вообще от всей земной жизни.
 
И сбежал, однако.
Ну, по крайней мере, ему самому так показалось, поначалу.
 
Сбе-ежал!

[Безумный Шляпник]

Зомби. Просто Зомби пишет:

После реального училища юный Мстислав поступил в Московское Техническое (будущая Бауманка).

Башкирцев-Jr.?!?  

[Зомби. Просто Зомби]

Александр Ч. пишет:
...ограничится смутной информацией в каком-нибудь древнем свитке, на основе которой гениальный инженер создает двигатель-реактор холодного термоядерного синтеза...

На, подавись!

[Зомби. Просто Зомби]

 
Третий рассказ Аэлиты
 
 
Голова Аэлиты без силы легла ему на плечо. Ее бормотание стало неясным, чуть слышным. Лось отвел с лица ее волосы:
- Что с тобой?
Тогда она стремительно обвила его шею, как ребенок. Выступили большие слезы, потекли по ее худенькому лицу:
- Я не умею любить, - сказала она, - я никогда не знала этого... Пожалей меня, не гнушайся мной. Я буду рассказывать тебе интересные истории. Расскажу о страшных кометах, о битве воздушных кораблей, о гибели прекрасной страны по ту сторону гор. Тебе не будет скучно меня любить. Меня никто никогда не ласкал. Когда ты в первый раз пришел, я подумала: - я его видела в детстве, это родной великан. Мне захотелось, чтобы ты взял меня на руки, унес отсюда. Здесь - мрачно, безнадежно, смерть, смерть. Солнце скудно греет. Льды больше не тают на полюсах. Высыхают моря. Бесконечные пустыни, медные пески покрывают туму... Земля, земля... милый великан, унеси меня на землю. Я хочу видеть зеленые горы, потоки воды, облака, тучных зверей, великанов... Я не хочу умирать...
А.Толстой. Аэлита.
 
 
 
Аэлита легко и быстро шла впереди. Придерживаясь за выступы скал, внимательно взглядывала на Лося. Из-под его огромных ног летели камни, отдавались в пропасти эхом.
- Здесь спускался магацитл, нес трость с привязанной пряжей, - сказала Аэлита. - Сейчас ты увидишь место, где горели круги священных огней.
На середине пропасти лестница ушла в глубь скалы, в узкий туннель. Из темноты его тянуло влажной сыростью.
...
- Когда-то горы были покрыты растительностью, - сказала Аэлита, - здесь паслись стада хашей, в ущельях шумели водопады. Тума умирает. Смыкается круг долгих, долгих тысячелетий. Быть может, мы - последние: уйдем и тума опустеет. Так говорит мой учитель.
 
 
^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^
 
Теперь настало и наше время. Рушится наш мир. Падают стены наших городов, пустеют пашни, редеют стада хаши. И теперь, когда еще на шаг приблизился наш последний час, я могу посвятить тебя в главную тайну Тумы.
 
Тайну Лабиринта царицы Магр, Повелительницы двух Миров.
 
Два Мира - Нижний и Верхний, властвуют над всем сущим.
Так везде, так и на Туме.
Но Спящий пришел к нам от Вечных, которые всемогущи, но не властвуют, а устанавливают Законы и почти никогда сами не нарушают плавного течения Дао.
Он пришел, чтобы своей жертвой соединить Миры, чтобы кровью своей и народа выкупить его новую жизнь, ибо по планам Верхних народ Аолов должен был сгинуть без следа, как и те, кто были раньше.
 
Мы рассказываем в своих книгах, что Лабиринт был построен, когда Тума была едина под властью царицы Магр.
Но это не так.
Он существовал задолго до этого.
 
Никогда Аолы не достигали такого могущества, чтобы построить тянущуюся под всем Марсом десятками тысяч километров сеть тоннелей.
Мы не знаем действительной глубины ее, но та часть, которая нам когда-либо была доступна, проникает на несколько километров в толщу планеты.
 
Магматическая жизнь маленькой Тумы замерла гораздо раньше, чем Талцетла.
Из недр ее перестали поступать вещества, крадущие кислород, вырабатываемый микроскопическими зелеными существами и воздушная оболочка Тумы насытилась животворящим газом.
И тогда, миллиарды лет назад, живые захватили всю поверхность Тумы, а спустя ещё миллионы лет душа Тумы воплотилась в первых мыслящих, завершив свое падение от абстрактного космического разума в бездну материального сна.
 
Мы не знаем, кто они были, как выглядели, какова была их жизнь и каков был конец.
Слишком много времени прошло, стерлись все следы, кроме самого Лабиринта.
Но воплощенный разум с тех пор никогда не покидал Туму.
 
Древнейшие скорее всего сильно отличались от нас. Когда они жили Туму окутывала плотная воздушная оболочка, совсем не такая как сейчас и было гораздо теплее.
Мы и все живое, что нас окружает, не могли бы жить тогда.
 
Но что-то случилось, и медленная потеря воздуха Тумой ускорилась во много раз.
Древнейшие не погибли сразу. Они боролись.
Они построили Сеть и ушли в глубины планеты, оставив ее поверхность стихиям.
Но жизнь в глубинах труднее. Каждый кубометр жизненного пространства и каждый глоток воздуха приходится добывать себе тяжелой работой.
И так, истощив свои силы либо утратив смысл своего существования в неравной борьбе, длившейся миллионы лет, Древнейшие умерли.
Но перед своей окончательной гибелью они успели позаботиться о своих потомках, не прямых, но родственных по жизненной основе, которая во всех тех, кто ведет свою родословную от первых микроскопических зародышей, от первого живого вещества, что родилось под действием духа звезд в изначальных водах Тумы.
 
Они ускорили эволюцию тех, кто был на Туме, кто выжил на ее поверхности, очень примитивных, но живучих, и они разбавили этой основой то, что тогда уже существовало на Талцетле.
Древнейшие не могли сами летать в мировом пространстве так, как Магацитлы, на летающих кораблях, но каким-то способом заразили Талцетл своими семенами, отчего жизнь на нем стала родственной нам.
 
Но Талцетл тогда еще не пробудился от глубокого сна под одеялом плотной атмосферы, не дающей дышать ничему живому, кроме самых мелких, питающихся светом и тех, кто жил рядом с ними. И сон его должен был быть еще долог.
 
А на Туме воздушная оболочка постепенно восстановилась все еще продолжавшимися вялыми выделениями недр, позволив жизни вновь завоевать поверхность, хотя с тех пор атмосфера стала гораздо более тонкой и прозрачной, чем раньше.
 
Вновь раскинувшиеся по поверхности Тумы моря дали жизнь Разумным моря, Октопусам.
Они не делали машин и не строили жилищ, но организовали жизнь в морях в единый цикл рождений и смерти и создали свой мир иллюзий.
 
Они жили на Туме дольше всех, миллиарды лет, в бесконечном однообразном материальном цикле и бесконечных лабиринтах собственных фантазий, в которых Древнейшие поселили семена наследия своей мудрости, чтобы другие, более совершенные и могучие смогли через них наследовать им.
И тогда Древнейшие умерли, ушли из материального мира, но осталась еще в глубинах Лабиринта их душа, отягощенная их поступками, чтобы соприсутствовать на Туме до самого ее конца, чтобы этот последний их сон искупил их собственную красную тьму, через которую они прошли, бездну страстей, рождаемую материей, отпавшей от холодной ясности абстрактного космического Разума.
И лишь когда Тума умрет окончательно, превратившись в холодный пустой мертвый шар, бессмысленно плывущей в космической бездне, лишь тогда они полностью освободятся от кармы и вернуться в нирванну мирового Разума.
 
Но пока на Туме не прервалась цепь Разума Воплощенного, они будут сопутствовать ему, как сопутствовали Октопусам, и потом, когда моря обмелели и превратились в болота, сопутствовали Рептилоидам, и потом, когда Рептилоидов сменил чуждый нам общественный разум Инсектоидов, от которых сегодня остались только пауки просторов Азоры, никогда не знавшие никакой культуры, но сохранившие некоторые следы прежних высот, которых достигали Инсектоиды.
 
Редчайшим разреженным пунктиром в безднах времен вспыхивает кратчайшим мигом заря каждой новой разумной расы, цивилизации или народа, когда творческий гений в своем горении достигает Вечных, но миллионами лет тянется нудная тяжелая обыденность их существования от этой вспышки до окончательной гибели, когда их сменяет новая раса, цивилизация или народ, так что цепь разума никогда не прерывается, ибо так должно быть и так было установлено Теми, Кто это Создал.
 
Октопусы не оставили после себя никаких материальных следов, но в затопленных тоннелях Сети, под дном морей в которых они обитали, они соеденились с духом Древнейших и отпечатали в нем память о себе.
 
Рептилоиды сооружали настолько гигантские мегалиты, что руины некоторых из них дошли до наших времен.
От Инсектоидов остались слои в сотни метров толщиной переработанной ими поверхности Тумы, переработанной столь замысловато, что некоторые "цепи" счетно-логических биомашин, в которые они превратили горные породы, продолжают свою, давно уже бессмысленную и никому не нужную деятельность до сих пор.
 
Вы, - продолжила Аэлита, - жители Талцетла, первенцы на своей планете и не отягощены тяжким опытом миллиардов лет.
Ваша религия начинается с общения с духами ваших собственных пращуров, всего навсего дедов и прадедов, с призывов к ним своим кармическим телом соучаствовать в вашей жизни.
 
Наши первосвященники получили посвящение в глубоких тоннелях Лабиринта, где дух Древнейших воззвал к ним.
И долгое время мы безмятежно существовали под их покровительством, почти всю свою историю, как дети в заботливых руках своих родителей.
Но проснулся Талцетл и жизнь на нем разбудила семена, посеянные в нее Древнейшими, и родила расу людей, земных воплощений Аолов, план которых был ракрыт Древнейшими от Вечных.
 
И красная тьма от Талцетла достигла нашей планеты, отравив наш золотой век ядом земных страстей.
И восстал брат на брата и согнаны были со своих мест народы и неисчислимые бедствия постигли их.
 
А когда Магацитлов окончательно сгубила их собственная природа, отголоски ее пробудили Вечных через пророчества Спящего, и они внесли поправку в свой план относительно Аолов, продлив их жизнь совокуплением с последними из Магацитов.
Влитая в жилы Аолов живая варварская кровь возродила Туму и вознесла ее цивилизацию на вершины строителей машин и творцов науки.
 
Но этот короткий последний взлет теперь заканчивается.
Тума окончательно теряет силы, и если и породит еще каких-либо разумных, они не смогут достичь даже наших вершин, хотя и мы, с сравнение с Древнейшими, лишь несмышленые дети, играющие в песочнице со своими книгами и машинами.
И если они и будут, эти последние, то придут только для того, чтобы справить тризну по тем, кто уже умер до них.
Чтобы превратить в празник похороны.
Чтобы вспомнить о своей настоящей родине, космическом абстрактом разуме, в котором все имеет свое начало и свой конец.
 
 
Но пока мы живы...
 
 
^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^
 
 
- Аэлита поднялась и пошла вдоль обрыва, поднимая клочки сухого мха, веточки мертвых кустов. Собрав их в подол плаща, она вернулась к Лосю, сложила костер, принесла из пещеры светильню и, опустившись на колени, подожгла травы.
Костер затрещал, разгораясь.
Тогда Аэлита вынула из-под плаща маленькую уллу и, сидя, опираясь локтем о поднятое колено, тронула струны. Они нежно, как пчелы, зазвенели. Аэлита подняла голову к проступающим во тьме ночи звездам и запела негромким, низким, печальным голосом:
 
   Собери сухие травы, помет животных и обломки ветвей,
   Сложи их прилежно.
   Ударь камнем в железо, - женщина, водительница двух душ.
   Высеки искру, - и запылает костер.
   Сядь у огня, протяни руки к пламени.
   Муж твой сидит по другую сторону пляшущих языков.
   Сквозь струи уходящего к звездам дыма
   Глаза мужчины глядят в темноту твоего чрева, в дно души.
   Его глаза ярче звезд, горячей огня, смелее фосфорических глаз ча.
   Знай, - потухшим углем станет солнце, укатятся звезды с неба,
    погаснет злой Талцетл над миром, -
   Но ты, женщина, сидишь у огня бессмертия, протянув к нему руки,
   И слушаешь голоса ждущих пробуждения к жизни, -
   Голоса во тьме твоего чрева.
 
Костер догорал. Опустив уллу на колени, Аэлита глядела на угли, - они озаряли красноватым жаром ее лицо.
- По древнему обычаю, - сказала она почти сурово, - женщина, спевшая мужчине песню уллы - становится его женой.

[Дмитрий Инфан]

Гусева нет, и это плохо.
Ведь именно этот персонаж возвращает главного героя с небес на грешную землю.

[Зомби. Просто Зомби]

А куда он делся?

Это ремастеринг - восстановление достоверности за счет включения ссылок на современное состояние вопроса.

В 20-х описание космической ракеты Лося выглядело совсем иначе, чем сегодня, значительно правдоподобнее.

Ну, или, поновление "иконы" - а Аэлита вполне себе символична для всех "межпланетчиков".

Я ж не переписываю "всё", только "перекрашиваю" отдельные, особо обветшавшие места.

Ну, не знаю.


PS. Были мысли еще относительно двух сюжетов, но чё-то не идет.
Один вообще вряд ли, не мой уровень.

Еще один - может быть, когда-нибудь.

А так, в целом к тексту претензиев нет.

PPS. Это, типа, если делать сценарий, то не по базовому тексту же.
Ибо, хоть и икона, но таки потускнела, подвыцвела.
Притом, что "смыслы" в ней заключенные, таки значимы.

Как-то такЪ

[Зомби. Просто Зомби]

Путь домой (НЕБЫТИЕ)

 

- Ну, что, Мстислав Сергеевич, - живы?
Обожгло рот. Жидкий огонь пошел по телу, по жилам, по костям. Лось раскрыл глаза. Пыльная звездочка горела над ним совсем низко. Небо было странное, - желтое, стеганое, как сундук. Что-то стучало, стучало мерными ударами, дрожала, дрожала пыльная звездочка.
- Который час?
- Часы-то остановились, вот горе, - ответил радостный голос.
- Мы давно летим?
- Давно, Мстислав Сергеевич.
- А куда?
- А к чорту на рога, - ничего не могу разобрать, куда мы залетели.
Лось опять закрыл глаза, силясь проникнуть в темную пустоту памяти, но пустота поднялась вокруг него чашей, и он снова погрузился в непроглядный сон.
Гусев укрыл его потеплее и вернулся к наблюдательным трубкам.
...
Проходило какое-то непомерно долгое, неземное время. ...
...
Гусев открыл глаза. Сознание возвращалось...
А.Н.Толстой. Аэлита.
 
^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^
 
Свет был выключен, иллюминаторы темны, лишь в двух или трёх чуть отблескивало на краях солнцем, отчего мгла в кабине была прозрачной, и в почти полной тьме можно было угадать смутный силуэт, скорчившийся у перископов.
- Мстислав Сергеевич, ты? – почему-то шепотом спросил Гусев.
- Я, Алексей Иванович, включите реостаты.
- Что такое?
- Эх, Алексей Иванович, любезный ты человек! Что ж ты наделал, сердешный?
Это же Юпитер!
 
В экране зенитного перископа автопилот прочно держал курс на яркую звезду с четырьмя уже видными пылинками-спутниками.
- Как? Ну, может быть. Вы же сами учили, самая яркая звезда в той стороне, где Солнце...  да и черт ли, все равно, не понимаю я вашей механики! А вдруг, подумал, угадаю? Один дьявол, куда-то ведь все равно лететь!
- Ну ладно, потом объясняться будем, а сейчас тормозить надо, боюсь, разогнались мы очень. Вылетим ко всем чертям из солнечной системы... и поминай, как звали... так что – Юпитер в надир, акселератор на второе деление!
Последние слова договорил уже почти шепотом, и обмяк у окуляров...
...
И снова, в который раз, сумбурный, но яркий и беспокойный сон, который никак не вспомнить, и снова пробуждение как от толчка. Гусев легонько стукнулся головой о потолок кабины, встрепыхнулся тревожно и сразу увидел в верхнем иллюминаторе, рядом с которым оказался,  какой-то маленький яркий кружок, с копейку, желто-оранжевый, с тонкими ровными серыми полосками поперек.
Было непривычно зябко, хотя и не холодно, но они с Лосем привыкли, что в кабине всегда под тридцать градусов, а сейчас явно было меньше.
По кабине плавали пустые консервные банки, кружка с ложкой, еще какая-то невесть откуда взявшаяся мелочь.
Гусев чихнул и тревожно вскрикнул: - Мстислав Сергеич, где ты? Что тихо так, неужто сломались?
 
- А, проснулся, Алексей Иванович, ничего, все в порядке. Подтягивайся пока, помогать будешь.
Лось прицепился ногой, чтобы не уплыть, около орбитальной вычислительной машины и напряженно и внимательно подкручивал реостаты, считывал показания стрелок и записывал их в тетрадку.
 
- Двигатель я выключил, достаточно мы затормозились, теперь другая у нас задача. А ведь прав ты был, брат, что на Юпитер пошел. Так мы хоть курс сохранили, а теперь у нас и репер есть. Хотя и беда большая. Потратились мы сильно, горючее на исходе.
 
Гусев, побарахтавшись с непривычки в невесомости, сообразил способ ползти по стенке и, приблизившись лицом к лицу с Лосем – Ну? – говорит, – Что ж делать-то теперь будем? Или все-таки погибать ни за грош?
 
- Тут видишь, какое дело. Затормозить-то мы затормозили, но на обратную дорогу мало осталось. Что так, что эдак, но придется хитрить. Есть тут такая возможность, чтобы развернуться у Юпитера. Он нас как магнит сейчас тянет, и если точно рассчитать, можно пройти рядом с ним так, чтобы он нас как из пращи камень в обратную сторону сам выкинул.
И уж тогда мы так или иначе, хоть малым ходом, но хоть полетим туда, куда надо. Но путь долгим будет, и будем мы почти все время в невесомости и почти без электричества.
И есть еще несколько опасностей, каждая из которых может оказаться для нас роковой.
Об остальных после, но одна уже перед нами. Долгая история.
Ты знаешь, я предупреждал, что радиоактивные излучения опасны. Я это испытал на себе. Поэтому у нас такие предосторожности, с двигателем.
Но есть и космические лучи, та же самая радиация, но природная, от Солнца,  которое тоже светит от того, что в глубине его идет термоядерная реакция.
Потому, есть у нас приспособление для измерения радиации за стенкой корабля. Этого я не говорил, но когда мы от Земли улетали, я нашел, что вокруг нее имеется радиоактивная оболочка, в которой внешний радиометр даже зашкаливало.
Я думал потом – откуда?
Наверное, это от магнитного поля Земли, в нем накапливаются заряженные частицы.
Но нам это было не опасно, у нас и стенка толстая, бронзовая, да еще кабина прослоена свинцом, так что в корабле мы и не заметили этой радиации.
Но вот Юпитер – планета в сравнении с Землей огромная, и может статься, что радиоактивная оболочка у нее намного мощнее. И если она настолько мощная, что пробьет нашу защиту, мы можем умереть от внутреннего ожога.
 
И еще. Чтобы разворот был максимально эффективным, нам нужно пройти как можно ближе к поверхности планеты. И есть риск зацепить ее невидимую верхнюю атмосферу. И тогда мы моментально сгорим, вместе с кораблем, чиркнем по юпитерскому небу как метеорит в осенней звездопадной ночи на Земле, и нет нас.
 
Так что риск огромный, но если повезет, и если постараемся, то шанс у нас еще есть...
Но осталось у нас на все про все часа полтора только, чтобы прицелиться как следует. Так что давай, я цифры буду диктовать, а ты реостаты крути.
 
Лось так и носился, по стенке, между перископами и орбитальным вычислителем, Гусев же обслуживал сразу три точки, универсальную машину, которую Лось уже настроил нужным образом, и два номографа, планетарный и орбитальный.
 
Гусеву больше нравился планетарный. Сделанный на заказ в Швейцарии, он был разукрашен гравировками, изображавшими символы планет и созвездий, и вообще привлекал филигранностью исполнения и медными отливами. В отличие от нашего, орбитального, сработанного в Питере. Но работать как раз больше приходилось с орбитальным, а по планетарному Лось только сверялся время от времени.
 
Ничего, успели. Два раза Лось походу разворачивал корабль на выбранную им звезду, включал двигатель, а потом, отслеживая по секундомеру, выключал в строго определенный момент.
 
Тоже было драматично.
Дело в том, что двигатель не включается сразу, после поворота рубильника зажигания.
Сложная система слияний и распадений атомов при термоядерном горении в двигателе требует высокой энергии сталкивающихся частиц. При работе  двигателя температура плазмы это обеспечивает. Но запускается реакция альфа-частицами инициаторов горения. А в реакции вообще, даже когда двигатель работает, участвует только малый процент от всего горючего вещества, поступающего в камеру, хотя этого и с лихвой хватает. Но вероятность реакции как таковая очень мала. Вдобавок, пока еще пары ультралиддитовой смеси от вольтовой дуги накопятся в камере в достаточной концентрации. И потому скудный поток вбрасываемых в камеру альфа-частиц инициирует ядерные реакции с малой весьма, также, вероятностью. На практике это означает, что после включения рубильника приходится некоторое время ждать, пока зажигание «зацепит». Ну, как спичкой костер разводить – когда, там, ещё разгорится.
Можно, конечно, было это преодолеть, но требовался солидный запас радиоактивных и дополнительные приспособления, так что Лось, когда создавал свой корабль, просто махнул рукой.
Но теперь, при маневрах приходилось ждать, как правило, от двух до семи томительнейших секунд, пока двигатель включится.
 
После маневров оделись дополнительно в просвинцованные костюмы и привязались к своим стартовым креслам.
Можно было этого и не делать. Лось сказал, что сближение с Юпитером будет совершенно неощутимым внутри корабля. Но что-то тревожило уже некоторое время их обоих. Росла какая-то тяжесть в голове, сознание спутывалось временами, и мысль сбивалась. И решили не рисковать.
 
В обзорных бортовых перископах диск Юпитера стремительно расширялся, пока не занял половину неба. На бледной розовато-бурой поверхности почти не выделялись клубящиеся слабым коричневым оттенком колоссальные облачные вихри. Но Лось уже не видел этого.
 
...Страшно  ломило голову. В кровавом тумане плыли чуть слышные неясные и непонятные, отзывающиеся немыслимой болью страшные чужие мысли и образы. Всем своим существом Лось ощущал, как колоссальный спрут охватил своими щупальцами корабль, стремясь утащить его в разверзающуюся под ними бездну. Над всем стоял неслышимый истошный вой или крик, противящийся щупальцам спрута, протискивающимся сквозь иллюминаторы в кабину и тянущимся к его мозгу...
... Он медленно плыл в теплом мареве бесконечного прозрачно светящегося океана, пронизанного непрерывными звенящими тихими струениями, не имея границ, отделяющих его от этого океана и ощущая радостную близость многих таких же, как он, собравшихся в хороводе праздничной совместной медитации. Все непрерывное тело его и тело их совместной общности пронизывали музыкально-ритмичные напряжения и расслабления, постепенно усиливающиеся и учащающиеся, пока во вспышке совместного экстаза ослепительными картинами не вспыхивало в них Откровение о Мире, в котором невиданными еще ощущениями обрисовывались его материальные бездны. И он увидел, нет, почувствовал куда более ярко и подробно, чем зрением, не только в пространственной, но и временной и смысловой координатах всю свою звездную окрестность. И материнскую планету с ее гудящими горячими недрами и восходящими от них питательными потоками, и Солнце, опутанное протуберанцами, и Землю, когда-то, невероятно давно, родную, и маленькую Туму – Марс, почему-то знакомую... Марс... что-то больное чуть слышно царапнуло его сердце...
 
^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^
 
Страшный вопль разодрал уши. ...
- Она жива!
Он поднял костлявые руки и кинулся на кожаную стену, колотя в нее, царапая:
- Она жива! Выпустите меня... Задыхаюсь... Не могу, не могу!..
А.Н.Толстой. Аэлита.
 
^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^
 
Гусев был страшен. Его глаза были закатаны, рот приоткрыт, дыхания не слышно. Тело в кресле под ремнями дугой согнуло судорожное напряжение, костяшки пальцев побелели от усилия, с которым он вцепился в подлокотники кресла.
-Алексей Иваныч! Очнись! - страшно орал Лось в его уши, бия изо всех своих слабых сил по щекам.
Ни малейшей реакции.
Вот бес! Бес? Аналитический ум Лося после того, как он вышел из своего бреда был почти полностью выключен, и действовал он одним  только быстрым и точным звериным умом своих предков.
Глупо конечно, но молнией сверкнувшая в голове нелепая мысль заставила, кошкой вцепляясь в стенки кабины, стремительно придвинуться и открыть ящик, из которого гурьбой выплыла всяческая посуда.
Хищным движением Лось выловил из нее медную миску и ложку, и гибко извиваясь, подплыл и вцепился ногами в опоры кресла Гусева.
Низкое горловое пение, сопровождаемое ритмичным металлическим звяканьем, огласило кабину. Лося научил этому по его просьбе сибирский шаман, когда он медленно выздоравливал у него после того, как едва до смерти не замерз, потерявшись в зимней тундре, в Сибири, в экспедиции.
Шаман вылечил его тогда своими камланиями, и Лось, одного любопытства и безделья ради, расспрашивал его о его искусстве.
Глупо, конечно.
Но отзывающееся вибрациями во всем теле пение ощутимо очищало его собственный разум от остатков бреда, а Гусев вдруг страшно зарычал, выматерился витиевато и длинно, по окопному, и напрягся еще более чем, казалось, невозможно, так, что один из привязывающих его ремней лопнул. Потом шумно вздохнул и обмяк, а глаза его вернулись из-подо лба и закрылись, дыхание стало шумным и частым, но глубоким и ровным, лицо порозовело, зубы прикрылись.
 
...
 
Двигатель теперь включали только на два-три часа в сутки. Остальное время приходилось проводить в полной невесомости, терпя различные неудобства. Ни пищу разогреть, ни в гальюн сходить.
Для малой нужды Лось приспособил запасной вентилятор и фильтры и химические поглотители для восстановления воздуха, отчего те стали расходоваться со страшной быстротой.
Тогда Лось наладился их восстанавливать, выставляя в окошко внешнего радиометра для прокаливания под Солнцем. После этого они, конечно, не годились для очистки воздуха, но для малой нужды снова подходили, и даже несколько раз можно было так делать, пока они окончательно не деградировали, так что теперь, вроде бы, можно было не опасаться за их перерасход.
 
Шли они, как объяснил Лось Гусеву, по гиперболе, периодически распрямляя и подгибая ее двигателем в нужную сторону. Причем нацеливали справа от Солнца, в то время как Земля плыла слева, купаясь в его лучах. Почему – Лось не стал объяснять подробно, но сказал, что так лучше, из экономии топлива.
Солнце, как Юпитер недавно, само отогнет гиперболу в нужную сторону, когда они будут проходить ближе всего к нему, ближе, чем Венера. И это вызывало новые опасения у Лося, но если идти сразу по левой стороне, то пришлось бы сблизиться еще более и тогда, уже точно, никакая система терморегуляции их не спасла бы от перегрева.
 
Некоторый энтузиазм, в котором они пребывали после того, как вырвались из цепких лап чудовищного разума обитателей Юпитера, постепенно прошел, сменившись унылым почти ничегонеделанием.
Тела межпланетных путешественников слабели, разум все более опутывало безразличие.
Тогда Лось сообразил: - Невесомость губительна для нас, почти как радиация.
И они стали пытаться заниматься физическими упражнениями, через силу.
Гусев нашел на складе короткий отрезок запасного трубопровода и гнул его, то руками, через колено, то ногами, придерживая за середину. И так продолжалось несколько дней, пока труба не сломалась.
 
Не столько по необходимости, сколько чтобы заполнить пустоту безделья, Гусев два раза выбрасывал за борт всяческий мусор, которого накопилось в корабле неожиданно много.
Внешнюю дверь тамбура можно было открыть только находясь в нем, поэтому тот, кто это проделал бы, оказался бы в полном вакууме наружного мирового пространства.
На корабле было целых три пустотных костюма, из двуслойной прорезиненной ткани, проребренной попеременно тонкими стальными обручами и надуваемыми высоким давлением резиновыми воздухонепроницаемыми трубками.
После того, как пустолаз входил в него, тамбур плотно набивался отходами, и внутренняя дверь в него герметически закрывалась. После чего воздух из тамбура стравливался через клапан наружу, и можно было открывать дверь.
Гадские скафандры, как оказалось, текли, но не очень сильно. Хуже было то, что в первом выходе Гусев крепко замерз, хорошо, хоть не отморозился, после того, как его остатками воздуха чуть не вынесло вместе с мусором в открытое пространство, отчего он так вцепился в стенку, что едва не порвал перчатки. И освободив камеру, тут же с облегчением захлопнул и загерметизировал ее дверь.
Во второй раз были заметно ближе к Солнцу, но Гусев все же надел поверх скафандра меховую куртку и штаны. Теперь, однако, напротив, припекало, а кожаная подкладка куртки и штанов в той части, что оказалась в тени, моментально закоржевела и трескалась кусками, а мех, попавший под прямой солнечный свет, опалило, и он стал рыжим и тоже отламывался мелкими волосками.
Поэтому куртку и штаны Гусев, вернувшись в кабину, тут же снял, точнее, отломал с себя и выбросил в тамбур, закрыв за ними дверь.
Тем не менее, в невесомости, воздух наполнился рыжим паленым ворсом, и они с Лосем сбежали в нижний этаж, дожидаясь, пока вентилятор ферментатора не прососет через себя весь воздух в рубке и не соберет в своих фильтрах весь ворс.
 
Венеру прошли дальней околицей, с самого близкого расстояния серп ее был с четверть или треть лунного.
Рассматривая ее под увеличением в перископ, Гусев спросил: - А что, Мстислав Сергеевич, как вы думаете, может и там люди живут?
- Не знаю, - ответил Лось. - Но думаю, что нет там никого.
- Очень мрачно выглядит, ни морщинки на ней, ни пятнышка. Похоже на то, что чистый там разгул материальных стихий. Плотная ядовитая атмосфера, кипящие океаны, вулканические извержения, непрерывные ураганы и разряды молний.
- Если Земля проснулась для жизни намного позднее, чем Марс – Тума, то Венера еще не проснулась, либо не проснется вообще никогда.
- Так-то вот, Алексей Иванович!
 
Несмотря на все предпринимаемые усилия, невесомость и бессмысленное безделье делали свое дело. И даже когда они вышли, обогнув Солнце, на прямую дорогу к Земле, вид ее и начало торможения почти не внесли оживления в медленно замирающую на корабле жизнь.
Лишь громадным усилием воли переламывая растущее безразличие, заставлял себя Лось отрабатывать двигателем по заранее рассчитанному расписанию...
 
^^^^^^^^^^^^^^^^^^^
 
Летело, летело пространство времени. Лось и Гусев то прилипали к наблюдательным трубкам, то валились среди раскиданных шкур и одеял. Уходили последние силы. Мучила жажда, но вода вся была выпита.
И вот, в полузабытьи, Лось увидел, как шкуры, одеяла и мешки поползли по стенам. Повисло в воздухе голое тело Гусева. Все это было похоже на бред. Гусев оказался лежащим ничком у глазка. Вот он приподнялся, бормоча схватился за грудь, замотал вихрастой головой, - лицо его залилось слезами, усы обвисли:
- Родная, родная, родная...
Сквозь муть сознания Лось все же понял, что аппарат повернулся и летит горлом вперед, увлекаемый тягой земли. Он пополз к реостатам и повернул их, - яйцо задрожало, загрохотало. Он нагнулся к глазку.
Во тьме висел огромный, водяной шар, залитый солнцем. Голубыми казались океаны воды, зеленоватыми - очертания островов. Облачные поля застилали какой-то материк. Влажный шар медленно поворачивался. Слезы мешали глядеть. Душа, плача от любви, летела, летела навстречу голубовато-влажному столбу света. Родина человечества. Плоть жизни. Сердце мира.
Шар земли закрывал полнеба. Лось до отказа повернул реостаты. Все же полет был стремителен, - оболочка накалилась, закипел резиновый кожух, дымилась кожаная обивка. Последним усилием Гусев повернул крышку люка. В щель с воем ворвался ледяной ветер. Земля раскрывала об'ятия, принимая блудных сынов.
Удар был силен. Обшивка лопнула. Яйцо глубоко вошло горлом в травянистый пригорок.
А.Н.Толстой. Аэлита.

[Зомби. Просто Зомби]

Прогрессор (Соацера)

 

I.

 
Собственно, прогрессором-то был Гусев, а никак не Лось.
Гусев, в котором в единстве и борьбе уживалось два начала, оцивилизованный совсем недавно коммунизатор, борющийся за справедливость, и природный, так сказать, конкистадор, в котором хозяйственность сельского мужика силою судьбы раскрылась в привычке к грабительству всего того, что можно было расценить как законную боевую добычу, либо того, что явно утратило своего хозяина.
 
Но был он теперь, после всех земных своих пертурбаций, на поводке у Лося, и как уже прирученный либо принятый в стаю зверь сверял свои реакции с намерениями вожака.
 
Беглец Лось по натуре принадлежал, конечно, к элите, но был в ней отщепенцем и изгоем. А в отношении своего положения на Марсе колебался между, с одной стороны, ролью гостя и разведчика, который старается ни во что особенно не вмешиваться, но лишь наблюдает и делать выводы, и с другой, также знакомой ему по книжкам, читанным когда-то в детстве, ролью просветителя-миссионера.
Для последней, однако, величественная, хотя и гибнущая цивилизация Тумы особенных оснований не давала.
 
Провели они с Гусевым на Марсе, конечно, не жалкие какие-то несколько недель, а полных два с половиной земных года.
И жили не только на «малой даче» у Тускуба (то есть, загородной принадлежащей правительству Тумы резиденции председателя Совета Инженеров), а и в других местах.
Лось больше на городской квартире, предоставленной ему в полное распоряжение, чередуя, однако, ее с «дачей». Гусев же предпочитал дачу и общество Ихошки, почти влившись в обслуживающий персонал, но бывал и в Соацере, наездами, останавливаясь иногда у Лося, но чаще по гостиницам и даже у новых местных знакомых. А то и вовсе неизвестно где ночевал. Он мнил себя земным коммунистическим разведчиком-диверсантом и больше всего шлялся по рабочим кварталам, опасаясь, впрочем, несколько, проникать в совсем уж городское дно.
 
Гигантские пауки-арахниды, обитавшие на городских помойках нередко заглядывали и туда. Официально они считались безопасными как соседи и «братья по разуму», но проверять это у Гусева энтузиазма что-то не находилось, и он больше пытался контактировать с пролетариатом, как он это понимал, стараясь выйти на какое-нибудь революционное подполье.
Но неудачно. И вообще. Как-то не складывалось у него, поначалу, и довольно долго.
 
Мотались они между «дачей» и городской квартирой на наземном транспорте. Причем совсем юная тогда еще Аэлита превращала каждую поездку в целую историю, как будто они все вместе переезжали по крупному куда-то, со всем хозяйством и насовсем.
Сборы, хлопоты, тревоги, всплескивания руками, многословные прощания – аж на целую неделю, - постоянные проверки, не забыли ли чего.
Хотя скарбу было каждый раз ну совсем с гулькин нос, одна-две средних размеров сумки, и уезжал один только Лось, ну иногда на пару с Гусевым.
 
Но ей нравилась роль взрослой хозяйки и руководительницы, и она, разволновавшись юным энтузиазмом, в нее с удовольствием играла.
 
По земным меркам ей было чуть больше пятнадцати, когда Лось с Гусевым прилетели, и без малого восемнадцать, когда они покинули Туму.
 
И в первое время она еще просто играла с ними, почти как со своими куклами.
Хотя и выполняла при этом ответственное задание своего отца. Но привнося в это некоторые свои полудетские причуды.
 
Наземные экипажи марсиан не очень похожи на земные авто.
Открытая платформа с поручнями и одним или несколькими, в зависимости от величины и назначения повозки, сиденьями, на больших колесах, в которых между силовым ободом и широкой проребренной снаружи внешней металлической лентой роль амортизаторов выполняли металлические круги из той же ленты, но без ребер.
 
Дорог, можно сказать, что и не было.
Поверхность Марса в основном плоская, сухая и не изобилует растительностью, так что не было в них и особой необходимости. Но наиболее важные либо правительственные трассы, как, например, та, что соединяет загородную резиденцию Тускуба с Соацерой, выравнены относительно рельефа, так что местами отчетливо выступают в ландшафтной перспективе, несколько заглубляясь в землю, чтобы пробить холмы, либо наоборот, возвышаются насыпью, подобно земным железным дорогам.
Но чаще всего «автострады» Тумы сводятся к редкой цепи вешек, указывающих направление и обозначающих расстояние.
 
Наземных экипажей было, пожалуй, поменьше, чем летающих лодок, а даже вместе с ними – заметно меньше «на душу населения», чем в Европе или Америке автомобилей, ну, скажем, в пятидесятые годы двадцатого века.
Основной грузовой и пассажирский транспорт осуществляется подземными «трубопроводами», как перевел для себя Лось соответствующее марсианское понятие, а автоповозки используются только для, так сказать, чартера.
 
Скорость наземного транспорта не выше 40 км/час, но не потому, что марсиане не могут достигнуть большего. Как раз «привилегия» автотранспорта состоит в том, что высшие члены марсианского общества могут не «мчаться сломя голову» на летающих лодках, если в том нет необходимости, а превратить поездку в удовольствие, медитативно созерцая ландшафты во время нее в непосредственной близости от себя.
 
Как и летающие лодки, они запитываются от внешнего источника энергии, и их малочисленность объяснялась аолами стремлением к экономии.
Что, возможно, и не совсем соответствует действительности.
Ну, скажем, «вертикаль» - она везде «вертикаль».
 
Система энергоснабжения устроена в чем-то подобно нашей сотовой связи. Энергия, вырабатываемая полярными станциями, распределяется к потребителю сетью ретрансляторов, плотно покрывающих города, но немногочисленных в сельской местности.
 
Подземные каналы, люки которых исследовали наши путешественники в степи за хребтами Лизиазиры, предназначены в основном для водоснабжения и информационных кабелей, и лишь в редких случаях там могут проходить «выделенные» энергетические кабели, но только для жилищ ответственных работников, выражаясь по-нашему.
 
Широковещательных радиостанций на Туме нет вовсе, а единичные экземпляры более или менее мощных приемо-передающих радиоустановок являются «научно-экспериментальными» устройствами, работающими с внешним мировым пространством.
 

[Зомби. Просто Зомби]

II.

 
В городе Лось, в отличие от Гусева, естественно, предпочитал библиотеки. Ну и еще просто бродить по улицам, пытаясь проникнуть в дух Соацеры и цивилизации Аолов, ее породившей, лишь изредка при этом заходя в разные зрелищные или другие общественные заведения.
 
Это сопровождалось понятными затруднениями, так как он выделялся в толпе марсиан белой кожей, высоким ростом и «атлетическим» в сравнении с ними телосложением.
Так что его часто узнавали, и тогда ему везде слышался шепот за спиной – «Магацитл! Магацитл!».
 
Лось, будучи всю жизнь далеким от подобных проблем, не сразу обнаружил, что у него есть собственная охрана, но потом выследил, что и в одной из квартир дома, в котором он обретался, тоже жил один из его охранников, и даже с семьей.
 
Благополучная с первого взгляда Соацера иногда вдруг производила некое впечатление скрытого или скрываемого запустения, признаки которого читались в неожиданной пустоте самых широких ее улиц или заброшенности с виду вполне пригодных для использования строений.
Во всяком случае, проблем с жилплощадью там не наблюдалось, и квартиру в кварталах, где жил преимущественно «средний класс», ему подыскали очень быстро и без проблем, едва он изъявил такое желание. Как видим, даже и для охранника рядом нашлось.
 
Особой нужды в охране не было заметно, и она сама относилась к своим обязанностям несколько формально. Так что, по известному закону, в тот раз, когда она действительно понадобилось, ее рядом не оказалось.
 
Как Лось отнесся к тому, что к нему приставлена охрана? Да никак. К тому же, она особо и не досаждала. Хотя он был несколько неудобным клиентом, никогда нельзя было предвидеть, проведет ли он целый день не выходя из дома, просидит до ночи в библиотеке или архиве, или с вечера на всю ночь наладится гулять по городу.
 
Иногда, впрочем, охрана, очевидно вопреки всем инструкциям, явно выражала свое недовольство, когда он шел, например, на окраины или в рабочие районы.
Тогда маленький человечек почему-то все время старался попасться на глаза и делал какие-то знаки, но так, что не понять, толи Лосю, толи кому-то еще.
Знаки, явно выражающие неудовольствие. Но поскольку они были двусмысленны, Лось, все прекрасно понимая, свой маршрут на йоту не менял.
 
Возможно, что охрана была и у Гусева, но если так, то еще более формальная и откровенно манкирующая долгом. Так что Гусев... ну, где он только не побывал в Соацере. И даже в ее ближайших пригородах.
 
А Лось лихорадочно пролистывал горы архивов и талмуды исторических хроник. Естественно, он не знал языка настолько, чтобы все понимать, все тонкости, заключенные в специальной терминологии. И потому и не стремился вникнуть во все, но более составить некое общее представление, в первую очередь об истории народа Аолов.
 
В самых общих чертах, история эта тянулась от двадцать тысяч лет назад состоявшегося покорения Аолов Магацитлами и слияния этих двух разнопланетных по происхождению племен. Основным событием в дальнейшей истории была постройка пять тысяч лет назад обширной сети каналов и обводнение естественных и искусственных цирков, призванной компенсировать нарастающее осушение Тумы вследствие потери воды истончающейся атмосферой.
 
Проект был не сказать, чтобы очень удачный, хотя он подарил Аолам их последний золотой век, длившийся полтора тысячелетия.
Незадолго до начала этого строительства Аолы освоили технологию межпланетных этеронефов, начали посещать Землю и исследовали другие планеты солнечной системы. На Земле им было крайне трудно находится вследствие большой силы тяжести, и без специальных технических приспособлений они чувствовали себя там как почти беспомощные инвалиды. Поэтому планов какой-либо колонизации у них никогда не было, за исключением одного эпизода, когда они научились воздействием на самую основу жизни выводить новые породы животных и людей.
 
Но то, что поначалу казалось большим достижением, выведение рас новых Аолов с большими физическими и умственными возможностями, оказалось, в конечном счете, самообманом.
Мутанты становились «сверхаолами» только в условиях контролируемого развития и воспитания, на свободе же их поврежденная основа направляла их развитие в сторону чудовищной деградации, порождая страшных, ибо сильных и хитрых звероподобных полулюдей.
В конце концов, кризис вылился в несколько гражданских войн, расклада которых Лось в точности не уловил, но кончились они полным истреблением всех искусственно выведенных рас и их потомков, а сама идея такого насилия над собственной природой на веки была предана проклятию.
 
Основной неудачей проекта обводнения Тумы было увеличение испарения воды за счет резкого роста поверхности искусственных водоемов.
Испарившаяся вода вымораживалась на полюсах и улетучивалась в космос из атмосферы. И через полторы тысячи лет каналы и цирки начали медленно пересыхать один за другим.
 
Последней попыткой переломить судьбу Аолов была доставка воды из мирового пространства. Применяя аэронефы, Аолы обрушили на Туму две средних размеров ледяные кометы.
Масштабы ожидаемой планетной катастрофы были вычислены заранее и все, казалось, меры приняты, но некоторые ее последствия оказалось совершенно неожиданным и непредвиденными.
 
Во-первых, не все из вредных веществ, входящих в первородный состав комет вымывались из атмосферы и разлагались столь быстро, как было предсказано.
Заразив воздух, они долго незаметно отравляли людей и животных, приводя в конце концов к гибели многие виды, и породив целые поколения, которые жили в условиях суровой борьбы за одно лишь право существовать на планете.
Объемы же доставленной воды были явно недостаточны, для преодоления кризиса, первоначально планировалось сбросить на Туму многие десятки таких комет.
Но и она в основной части была поглощена растрескавшимися от мощного удара недрами.
 
Последствия этой неудачной попытки постепенно были преодолены Аолами, но с тех пор жизнь их цивилизации превратилась в медленное умирание.
 
Также внимание Лося в хрониках привлекли два или три упоминания о посылке Аолами кораблей к планетам ближайших звезд. Во всех этих упоминаниях этот проект предавался всяческим проклятиям, но из них можно было понять, что несколько раз Аолы строили громадные корабли с экипажами из нескольких сот человек, чтобы за сотни лет пути, отдаленные потомки этих экипажей могли обосноваться в других мирах, столь же удобных для них, как Тума.
Ничего не известно о судьбе этих кораблей. Все хронисты говорят лишь одно, они канули в межзвездной бездне как камень в болотной воде, не оставив после себя никакого следа.
 
Эти попытки были предприняты до сброса комет, так как после него Аолы уже не могли строить даже обычных аэронефов и уже никогда более не выходили за пределы Тумы.
 

[Зомби. Просто Зомби]

III.

 
Гигантские арахниды Тумы, встреченные Лосем и Гусевым еще в полупустынях за хребтами Лизиазары, где опустился их корабль, действительно являются насекомыми. Но в процессе эволюционного развития, да и в силу необходимости, создаваемой слишком значительными для обычных насекомых размерами, они приобрели много черт, сближающих их с высшими животными.
 
Так, внешний хитиновый скелет у них покрыт своеобразной кожей, хотя тоже содержащей изрядный процент хитина, но более сходной с покровами высших животных. Так что этот скелет стал у них в какой-то степени «внутренним», хотя основные органы так же, как и у всех насекомых находятся внутри хитинового, с элементом известкования панциря с прикреплением к армирующим его элементам.
 
Нервная система вполне развитая, но тоже сохраняет сходство с эволюционными прототипами и предшественниками, головной мозг хотя и выделен и развит, но занимает в системе мощных распределенных по всему телу ганглиоподобных нервных узлов заметно более скромное место, чем у высших, где он анатомически и функционально абсолютно доминирует.
 
Дыхание – легочно-трахейное с десятью парами стигм вдоль брюшного отдела. Трахеи вблизи стигм снабжены мышечными «легочными» мешками, обеспечивающими принудительную вентиляцию разветвленной системы воздушных трубочек, устроенной подобно кровеносной.
 
По общему строению тело подразделяется на брюшную часть и головогрудь, суставчатое соединение которых позволяет отгибать головогрудь от продольной оси до 90 градусов, в основной позе паука.
Четыре пары конечностей различаются на две пары ног, пару ногорук и пару руконог. Ногоруки более специализированы в функции средств передвижения, руконоги, соответственно, наоборот.
 
Конечности заканчиваются своеобразными пятью бескостными мышечными «пальцами», грубыми на ногах, наиболее утонченными на руках.
Но и на руках, в основной симметрии «два к трем», два основных тонких рабочих пальца противопоставлены трем более грубым, несущим основную нагрузку при участии в передвижении.
 
Пальцы могут как вытягиваться, так и сокращаться, превращаясь в толстые плотные «пеньки», способные легко выдерживать нагрузку тела даже при длительном беге.
Они также способны образовывать своеобразные пневматические присоски, не только соответствующим образом меняя свою форму, но и выделяя густой герметизирующий липкий секрет, способствующий прочному соединению их с поверхностью.
Поэтому арахниды способны медленно передвигаться по большинству даже вертикальных фактурных поверхностей, а в некоторых случаях удерживаться даже на потолке.
Последнее, правда, доступно не всем паукам, а лишь не достигающим массы в 30 – 35 кг, что, в общем, близко к среднему значению.
Арахниды, однако, растут всю жизнь, поэтому иногда могут встречаться особо старые экземпляры, достигающие и 50-ти кг.
Им, конечно, не доступны все кульбиты, на которые способна молодежь.
 
Несущей силовой основой является грудь, к которой помимо слитой с ней в неразрывное целое головой крепятся брюшной отдел и все конечности.
Основная поза паука: - стоит на трех или четырех парах ног с приподнятой головогрудью. Руконоги при этом могут быть как подняты, и выполнять какую-то работу, так и опущены в ножное положение. Он способен также легко передвигаться в этой позе, но при переходе в наиболее стремительный бег, головогрудь опускает.
Напротив, легко стоит на двух парах ног с выпрямленным, но поднятым телом, передвигаться при этом может только медленно.
 
В этой позе более всего напоминает человека.
Особое сходство придает стереоскопическая пара глаз на маске лица, неживой, потому что под тонким слоем грубой кожи, лишенной мышц, находится все тот же хитиновый «череп».
Малоподвижные глаза издали похожи на человеческие, вблизи, однако, поражают мертвым «насекомым» взглядом.
Закрываются тонким быстрым полупрозрачным веком, напоминающим птичье.
 
Сходство заканчивается книзу «лица» клювоподобной челюстью, снабженной вполне «насекомыми» жвалами, острыми как ножи и сильными как тиски.
 
Кроме того, наверху головы имеется еще пара глаз, менее, но все же напоминающих человеческие, более ориентированные на быстрое распознавание добычи или опасностей, но не на тонкое зрение. Они становятся главными при быстром беге на четырех парах ног, когда паук держит голову вдоль своей продольной оси и основные его глаза обращены к земле.
Есть также целое множество фасеточных малозаметных «насекомых» глазков разной величины не только на голове, но на всех частях тела, так что в принципе арахнид всегда, в любом положении имеет полный обзор во все стороны, хотя и разного уровня подробности различения предметов.
 
Остаточные паутинные бородавки представляют собой анатомический рудимент и никакой паутины, конечно, выделять не могут, но, возможно, служат источником ряда летучих «информационных» секретов.
Отличаются также тем, что более всего меняют цвет при смене настроений или намерений паука, от сливающегося с телом коричневато-бурого, под основной цвет поверхности Тумы, когда они почти незаметны, до ярко-оранжевого, сигнального, когда паук принимает позу угрозы.
 
В этой позе он поднимает и широко растопыривает свои руконоги и ногоруки, а также сильно раздувает легочные мешки, заметно увеличиваясь в размерах.
Окраска передней стороны его тела становится при этом черной, местами до глубокого бархатного, с крупными безобразными хаотическими буро-красными, местами до алого, «расчленяющими» пятнами.
Если он еще и «стоит» при этом, то есть задирает продольную осью своего тела вверх, то кажется поистине огромным. Впечатление создается более всего за счет длины его тонких голенастых «паучьих» конечностей, хотя видимость эта более эфемерна при его типичной массе около тридцати килограммов, которая, естественно, никак не увеличивается. Ну, как не очень крупная собака, скажем.
 
Общаются арахниды между собой в основном на уровне «первой сигнальной» системы, то есть, обмениваясь условно-рефлекторными сигналами. Развитая система химических запаховых и гормональных, а также жестовых и акустических, и даже, возможно, электрических импульсов обеспечивает весьма быстрое распространение информации в сообществе пауков, не являясь при этом никаким подобием человеческого языка.
 
Ну, не называем же мы языком потоки нервных импульсов, связывающих в одно целое различные отделы нашей собственной нервной системы.
Подобным образом, «язык» паучьих условно-рефлекторных сигналов создает скорее физиологическую, чем «духовную» общность в коллективе арахнид.
 
Благодаря этой системе в каком-либо ином «языке» арахниды особой потребности не испытывают, хотя всегда, на протяжении всей исторической памяти, владели или были способны владеть в некоторой степени языком Аолов.
 
Издревле считалось, что они «просто запоминают и используют» отдельные слова и выражения без их «понимания». Наподобие того, как особо продвинутые попугаи способны в отдельных случаях установить связь между «словом» и «делом» или «вещью», не образуя, тем не менее, в своей голове соответствующего понятия.
При этом уровень единичных особо продвинутых попугаев – это уровень «особо тупых» пауков. Но и наиболее продвинутые из них, конечно, не в состоянии в действительности овладеть человеческим языком в какой-либо полноте, оставаясь на уровне некоего весьма примитивного «пиджина». Да и его используют своеобразно и ограниченно.
Тем не менее, время от времени наука Аолов со времен своего последнего расцвета, то есть уже тысячи лет как, периодически будоражит вопрос о «примитивном разуме» арахноидов, хотя так до сих пор его однозначно и не решила.
Возможно, что на фоне объективной неопределенности, этому также препятствует и изменчивая политическая конъюнктура.
 
Не решен также и вопрос о том, являются ли пауки отдаленными, но прямыми, хотя и выродившимися потомками какой-либо действительно разумной расы инсектоидов, когда-то процветавших на Туме, или это некая эволюционная ветвь, никогда не достигавшая высот разума в полном объеме.
 
В принципе, пауки сожительствуют с Аолами везде, где только это допускается властями.
То есть, почти повсеместно, кроме малого числа «закрытых зон», таких, например, как правительственный квартал в Соацере.
 
Во всех остальных районах пауки являются более или менее редкими и случайными гостями, но на помойках они производят поистине сильное впечатление, особенно, когда собираются большими стаями. Да и малыми тоже, и не только на помойках, но, бывает, что и в трущобах и даже, набегами, в рабочих кварталах.
 
Что бы там про них не рассказывали сами марсиане.
 
Живут они, понятное дело, почти всегда на тех же основаниях, что на Земле, например, крысы.
Даже в те далекие времена, когда была только построена гигантская ирригационная система Тумы, жизнь не распространялась на всю ее поверхность, но сосредотачивалась лишь вокруг наполненных водой цирков и каналов.
Периферия этой жилой зоны всегда была исконной вотчиной пауков.
 
В давней истории Аолы и Арахноиды враждовали на уровне интенсивности, как мы, скажем, противостоим волкам – ибо особой опасности они для нас не представляют. В природном ландшафте же занимают некую «нишу», что препятствует их полному истреблению.
В новой истории отношения изменились, и возникла несколько большая терпимость, организованная взаимно принятыми правилами.
Да, да, хотя арахноиды никаких «договоров» и не подписывали, все же разум их оказался достаточен, чтобы они смогли сделать очевидным, что «присоединились к конвенции». И это было сделано настолько явно, что было признано на политическом уровне.
Зона, правда, этой терпимости не простирается особо широко за пределы городских окраин и ближайших пригородов.
Да и сама она ограничивается одним лишь требованием бесконфликтного сосуществования людей и пауков, за очень и очень редкими случаями, когда между ними появляется то, что с самой большой натяжкой можно было бы назвать сотрудничеством.
 
За арахнидами установлен некий присмотр и осуществляется просветительская и вспомоществовательная миссия среди них. Ну, помимо санитарной, конечно.
Аолы не строят насчет пауков каких-либо иллюзий, относительно их умственных способностей, но всегда, хотя и с несколько подозрительной легкой горячностью, утверждают, что пауки (теперь) вполне безопасны как соседи, и от них есть даже какая-то польза.

[Зомби. Просто Зомби]

IV.

 
Ночь, улица, фонарь, аптека...
А.Блок
 
 
Да, да, да... Лось шел домой по темным пустынным улицам Соацеры, припозднившись после целого дня напряженной работы в библиотеке, раздумывая на тему своей с Гусевым дальнейшей судьбы.
 
Понятно, Гусев, конкистадор-революционер с задачей стать в конце концов председателем совнаркома революционной Тумы.
 
Ну а потом?
 
А сам он, Лось? Ведь он же беглец? Он же сам себя так охарактеризовал, прилюдно, когда улетал?
 
Так и что им теперь делать? Прошло уже полтора земных года, как они здесь, и, может быть, пора уже что-то решать?
 
Может быть, всерьез остаться на Марсе? Обосноваться, обустроиться, влиться в ряды  и... «просто жить как все»?
 
Делать революции, заниматься наукой...
 
Аэлита...
 
Где теперь та смышленая и не по годам умелая на беседах – допросах, уже посвященная в тайны, но все еще играющая в куклы девочка - принцесса?
 
Уже совсем девушка. Уже опасны встречи их взглядов, уже что-то сжимает сердце при одной мысли о ней...
 
Он и не заметил, как заблудился.
 
Путь был не столь далек, сколь замысловат, и частенько Лось преодолевал дорогу на двухместной автоповозке с водителем, которые были предоставлены ему в пользование от его нынешних хозяев.
Так было положено, так как они интерпретировали Лося как представителя элиты пославшей его страны и в какой-то степени «дипломата», хотя бы и волей случая.
 
В результате дорогу он знал не очень хорошо и, задумавшись и отвлекшись, пропустил нужный поворот.
А теперь вокруг были какие-то незнакомые и чем дальше, тем менее презентабельные улицы.
А пройдя еще с полкилометра, он и вовсе вышел в Нижний Город, в рабочие кварталы.
 
На душе стало тревожно. Не то, чтобы Лось боялся совсем потеряться и пропасть, хотя и в чужом городе и на чужой планете, но уже немного знакомом и привычном, но что-то было беспокоящее в обстановке.
И вдруг краем глаза он увидел, как по стене одного из домов вроде бы прокралась какая-то тень.
Сердце независимо от сознания отреагировало ночному уличному кошмару и бешено заколотилось, но он положил себе считать, что ему просто показалось: - ведь этого же просто не может быть! - и продолжил свой путь в поисках знакомых мест.
 
Но вот уже точно – сзади что-то негромко, но явственно затопотало. Но когда он обернулся, тоже ничего...
И вот...
 
Впереди на горе мусора в отсветах дальнего, последнего на этой улице фонаря, стояло - или сидело? – несколько человек...
Лось замедлил шаги, чего-то смутно заподозрив... узнать у них, где он находится?
Но вели они себя как-то странно.
 
Один вдруг поднялся – они, видимо, все же сидели, - и Мстислав сообразил, что у него две вместо одной пары неестественно длинных и тонких рук...
 
И тут Мстислав просто грохнулся в обморок – он вдобавок еще и не ел целый день...
 
Когда он очнулся, рядом с ним – в основной позе, - стояло (или сидело?) два паука, вперив в него свои мертвые глаза.
 
А когда он приподнялся на руках и сел на мостовую, один из них заговорил каким-то глухим, механическим голосом:
 
- Дай, дай что-нибудь.
- У нас нет зубатого.
- Дай поесть.
- Здесь нет зубатого.
 
- У меня нет ничего, - ответил Лось растерянно.
 
Неожиданно он заметил, что молчавший паук приближается к нему, очень медленно, как богомол, когда охотится, а жвалы его под клювом медленно раздвигаются.
Тогда он резко поднялся, думая уйти от греха, и тут вдруг на месте говорившего паука откуда ни возьмись, возникло страшенное чудовище, какой-то многоконечный как бы крест или звезда с тонкими лучами, расходящимися от черно-красной пятнистой сердцевины.
 
Нервы Мстислава окончательно сдали, и он что-то вскрикнув неразборчивое даже для самого себя, опрометью бросился бежать, куда глаза глядят...
 
Опамятовшись минут через пять, он обнаружил вокруг себя знакомые места. Оказывается, он был не так уж далеко от своего дома, но надо было пройти еще с квартал, по пустым, вызывающим в его теперешнем состоянии в нем самый настоящий неподотчетный ужас, улицам.
 
Но вот на полдороге он увидел трех марсиан вдали, один высокий, в середке, и двое пониже, по бокам.
Лося опять всколыхнуло ужасом – пауки?
Но нет, вроде люди...
 
Они шли впереди, но не торопясь, и Мстислав легко нагнал их.
Каковы же были его изумление и радость, когда в высоком марсианине Лось узнал Гусева.
Тот что-то объяснял горячо, размахивая руками, своим спутникам, на русском.
Кажется, он был слегка навеселе. Ну точно, так и есть, и даже не совсем слегка.
 
- Алексей Иваныч, любезный вы человек, - еще издали воззвал к нему Лось.
- Если б вы знали, как я рад вас видеть!
 
- О, Мстислав Сергеевич! А мы как раз к вам собрались! Не слишком поздно?
- Ничего, я сам только из библиотеки. Но тут по дороге такое встретил...
 
И он рассказал Гусеву о пауках и чудовище, что, дескать, пригрезилось, видимо.
 

[Зомби. Просто Зомби]

Как бэ, всё. На что способен.

[Зомби. Просто Зомби]

ПыСы.
Как бэ, на закуску.
Слегка рискованно.
Нервные могут не читать.


 

На лестнице

(Прошло семь дней)

 
 
Пылающими пятнами сквозило озеро сквозь ветви. Но, когда Лось подошел к воде, - солнце уже закатилось, огненные перья заката, языки легкого пламени побежали, охватили полнеба таким неистовым золотом, что сердце на минуту стало. Быстро, быстро огонь покрывался пеплом, небо очищалось, темнело, и вот уже зажглись звезды. Странный рисунок созвездий отразился в воде. В излучине озера, у лестницы, возвышались черными очертаниями два каменные гиганта, сторожа тысячелетий, - сидели, обращенные лицами к созвездиям.
 
^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^
 
Между ними, на последних ступенях лестницы у самой воды стояла Аэлита.
 
На ней ничего не было кроме небольших украшений в виде бус и браслетов, посверкивающих в последних лучах солнца драгоценными камнями, перемежающимися медными и золотыми пластинками с какими-то символами и изображениями.
По виду эти предметы казались принадлежностями какого-то культа, это впечатление еще более усиливала маленькая тиара или корона на ее голове.
 
Аэлита стояла на свободно расставленных ногах, держа руки у плеч ладонями кверху и обратив в небо свое лицо.
 
Так продолжалось минуты три или чуть больше.
 
Она, казалось, шептала какую-то молитву, губы ее шевелились, но слов слышно не было.
Потом, опираясь на левую руку и согнув и широко разведя колени, она опустилась на расстеленную циновку и откинулась навзничь на ступеньки лестницы.
 
Возможно, это был какой-то обряд, вроде тех, которые, как рассказывают, практиковали фараоны в древнем Египте, когда раз в году во время разлива Нила.
 
Потом камера стыдливо отъехала своим стеклянным взглядом, а Лось скромно отступил назад, в заросли.
 
Но не смог совсем уйти, и когда с озера послышался легкий плеск, он, подождав немного, снова подошел к берегу.
Аэлита уже плыла медленными редкими плавными гребками к лестнице и снова взошла на ее ступени.
Потом подошла к одной из статуй и возложила свои руки на пьедестал у ее ног, снова обратив свое лицо к звездам.
 
Постояв так недолго и, видимо, дождавшись, пока чуть обсохнет, она, наконец, накинула на себя темный плащ и снова села на циновку у воды, задумчиво смотря на воду.
 
^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^
 
Лось подошел к лестнице. Глаза еще не привыкли к быстро наступившей темноте. Он облокотился о подножие статуи и вдыхал сыроватую влагу озера, - горьковатый запах болотных цветов. Отражения звезд расплывались, - над водою закурился тончайший туман. А созвездия горели все ярче, и теперь ясно были видны заснувшие ветви, поблескивающие камушки и улыбающееся во сне лицо сидящего Магацитла.
Лось глядел и стоял так долго, покуда не затекла рука, лежавшая на камне. Тогда он отошел от статуи, и сейчас же увидел внизу, на лестнице, Аэлиту. Она сидела, опустив локти на колени, подперев подбородок.
- Аиу ту ира хасхе Аэлита, - проговорил Лось, с изумлением прислушиваясь к странным звукам своих слов. Он выговорил их, как на морозе, с трудом. Его желание, - могу ли я быть с вами, Аэлита? - само претворилось в эти чужие звуки.
Аэлита медленно обернула голову, сказала: - Да, - и снова опустила подбородок в стиснутые кисти рук. Лось сел рядом на ступень. Волосы Аэлиты были покрыты черным колпачком, - капюшоном плаща. Лицо хорошо различимо в свете звезд, но глаз не видно, - лишь большие тени в глазных впадинах.
Холодноватым голосом, спокойно, она спросила:
- Вы были счастливы там, на земле?